плоды наших трудов критическим прищуренным оком и недовольно бурчит:
– Вываливайте!
Шуня встревает – ни за что, мол, мы столько с Пяточкиным пахали, а теперь все по новой?
– Вываливайте, – повторяет Тёха, но, как мне кажется, уже не так уверенно.
Тряся своими рыжими хвостиками, Шуня опять тараторит, что мужики ничего не понимают, что свой запас карман не тянет, что вещи беречь надо, что неизвестно, какие холода и беды нас ожидают, и все, что ее, Шуниной, бережливой рукой собрано, может нам пригодиться, а кроме того, когда наступит черный день, что-то из вещей можно будет продать.
– Черный день наступил, когда мы еще не родились, – явно сдаваясь, ворчит Тёха. – А таскать весь этот бутор кто будет?
– Да ладно, – победно улыбается Шуня. – Три здоровых мужика у нас, не унесете, что ли? На кой вы тогда вообще нужны? Только продукты переводите…
– Ну ты и пила! – влезаю я в разговор. – Ножовка просто. Лобзик женского рода.
– Ага, у нас вся родня такая! – смеется Шуня и вдруг запевает песенку из какого-то мультика:
Я с детства все пилила, что могла.
Призванье, видно, у меня такое.
Пилою моя мамочка была,
И бабушка моя была пило-о-ою!
Она начинает кривляться, пританцовывая, забирается на стол и, отстукивая каблучками, выдает припев:
Это дело я люблю!
Это дело я люблю!
Все на свете я пилю-ю-ю!
Я усмехаюсь, подтаскиваю сумки к двери. Гляжу на Тёху и не верю своим глазам.
Он сидит в кресле, курит, смотрит на танцующую Шуню – и улыбается!
Тёха не больно-то и здоровый. Так, обычный пацан, жилистый и ростом чуть выше меня. Сапог и в плечах шире, и толще. Но у Тёхи руки как у взрослого мужика. И еще Тёха никогда не бздит и всегда знает, что делать. Поэтому его уважаем не только мы, но и все на Курке, даже Менеджер и щипачи-карманники, которые промышляют в подземном переходе.
Про себя Тёха рассказывать не любит. Чуть что, сразу: «Хватит базарить!», и шабаш. Но я так понимаю, что родители у него погибли где-то на Кавказе, а сам он лет пять скитался по приютам и детским домам, пока однажды не решил, что пора жить самостоятельно.
Вот про это, про самостоятельность, Тёха говорит охотно. Правда, он вообще не особо-то говорун, но тут его как прорывает:
– Каждый сам должен. На чужом горбу только в морг въехать можно. Хочешь жить нормально – живи. Никто никому ничего не даст. Сам идешь, куда хочешь, – это правильно. Так нормально.
Нормально – это у Тёхи главная похвала. Лучше, чем нормально, у него не бывает. И еще: мы никогда не видели, чтобы он улыбался. Бройлер однажды сказал нам с Губастым, что у Тёхи, видимо, психологическая травма и какая-то фобия – он боится проявлять положительные эмоции.
И вот теперь сидит наш бригадир, щурится сквозь сигаретный дым на эту оторву в юбке, и губы его растягивает неумелая, кукольная какая-то улыбка…
