Они жили нормальной, обыденной человеческой жизнью, в которой, несомненно, были свои печали и огорчения, но не имелось места бессмысленному монологу на непонятном языке, похожем на скрип колес и воронье карканье, не было места одноглазому злодею в клетчатом платке, не было места этому дикому средневековому страху…
Лариса открыла рот, чтобы закричать, позвать тех людей…
Но одноглазый выдохнул ей в лицо еще какую-то хриплую нечленораздельную фразу, и из широкого рукава его одежды выскочило узкое кривое лезвие ножа, блеснув отсветом дальних огней. Лариса поперхнулась своим криком, отшатнулась, но было уже поздно – кривое лезвие вошло под левую грудь. В первое мгновение женщина даже не почувствовала боли, она ощутила только холод, неожиданный в этой теплой южной ночи…
Холод мгновенно сковал все ее тело от ступней ног до кончиков волос, она тихо, жалобно вскрикнула и повалилась на дорожку, вымощенную розовой плиткой…
Одноглазый подхватил ее, аккуратно опустил на дорожку, быстро и деловито ощупал пальцы рук, разочарованно вскрикнул, как ночная птица, торопливо обшарил одежду. Не найдя того, что искал, он выпрямился и разразился потоком ругательств на своем непонятном языке, покосился на двоих людей возле кафе, вытер нож, спрятал его в рукав и быстро зашагал прочь.
Мертвая женщина осталась одна в темноте, только море жалобно вздыхало за хлипким забором стройплощадки…
Пиршественный зал во дворце Ирода Антипы поражал своим великолепием. Два ряда колонн, увенчанных бронзовыми капителями, разделяли его на три части, как храм делится на три нефа. Поверху были устроены легкие ажурные галереи, опоясывающие зал. Вверху над этими галереями нависали темные своды, казавшиеся звездным небом из-за отражающихся в них огней.
Во всю длину зала были расставлены пиршественные столы, на которых, среди бронзовых светильников, озаряющих зал колеблющимся красноватым светом, стояли бесчисленные блюда с изысканными кушаньями, чаши и кувшины с тонкими напитками, возвышались груды спелого винограда и других фруктов, только сегодня доставленных во дворец.
Проворные рабы бесшумно сновали вокруг столов, разнося блюда и чаши, тарелки и кувшины с угощениями.
На высоком помосте в самой середине зала стояли три ложа из драгоценного ливанского дерева, отделанные слоновой костью, перламутром и золотом.
Среднее ложе предназначалось для самого Ирода, два других обыкновенно занимали почетные гости из числа римских сановников или высшие придворные царя. Но сегодня оба ложа рядом с царем пустовали – никто из знатных римлян не почтил его своим присутствием, а разделить трапезу со своими приближенными Ирод не пожелал.
Тетрарх был мрачен.
Он был облачен в тяжелую пурпурную мантию, густо затканную золотым шитьем, его борода была расчесана и напудрена порошком лазоревого цвета, как и волосы под драгоценной диадемой. Но лицо его было бледно от невеселых дум.
Ирод
