кульком пшена. Птицы ждали на крышах соседних домов. Слетались шумной, хлопочущей крыльями серой тучей.
Жадно клевали пшено.
Даже ворон не допускали до своего пиршества. Вороны – одиночки. Куда им с тучей совладать.
Год от года серая банда становилась все наглее и многочисленнее.
Надо сказать, что пристрастие старика к голубям не могло оставить равнодушными соседей. Потому что серая масса выстилала липким пометом лавочки, листья дворовых берез и лип, подоконники, детские качели и в конце концов изукрашивала свежевымытые машины, припаркованные возле дома. Помет, отвратительный, вязкий, высыхал моментально. А уж потом поди его отчисть. Сущая мука. Едучий. Крепкий, как цемент. До царапин на лобовом стекле.
Удивительное дело. Машину своего благодетеля, старенький жигуленок, птицы не трогали. Так и стоял он чистенький, под каким бы деревом старик его ни оставил. Соседи диву давались. Неужели эти бестолковые создания знают, что туда какать нельзя?!
У них же умишко с орех!
Уж и ругались соседи с ним, и скандалили. Объясняли старику, что он не один в доме живет, что птиц развелось видимо-невидимо, а потому житья от них нет совершенно. Они – птицы грязные. И заразу разносят. «Крысы летающие, – как выразилась соседка Ивановна. – И тоже серые. Тьфу!»
А старику хоть бы хны. Смотрит своими невинными кроткими голубыми с мутью глазами.
Объясняет свое: мол, сил у него от птиц прибавляется.
«Вы сами попробуйте! Они жизнь мою держат. Здоровье от них».
Заладил одно: здоровье да здоровье. Ну что с ним сделаешь? Куда жаловаться? Повздыхали и разошлись.
Завтрашний же день начался с того же: с голубиной кормежки. С кучи пшена на канализационном люке.
Говорили ему: хоть бы голубятню свою завел, птиц белых с пушистыми лапками и будто нарисованными глазами и клювами. Там бы с ними и возился. Хоть целовался бы! На кой ему ляд эта серая туча? Они ж даже некрасивые. Наглые. Жирные. Какающие невпопад.
Старик пропускал нападки мимо ушей. Ну не понимают люди. Бог с ними. Он старался объяснить. Не вышло.
Увы. Проходили недели, месяцы, и вокруг него словно образовался вакуум.
С ним перестали здороваться. Он сам всегда придавал этому ритуалу большое значение. И дело тут не в условных приличиях. «Здравствуйте» означает, что ты желаешь здоровья тому, к кому обращаешься. А тебе в ответ желают того же. Поэтому старик всегда полностью и четко проговаривал: «Здравствуйте». А не «сдрасьте», «здрасть», «зд-рась», «расть» и т. д.
Была у старика любимая голубка. Чуть хроменькая на одну лапку. Так он и отличал ее. Он ее сам вылечил, когда нашел замерзающую зимой. Доверчивая. Вокруг нее – красные капельки крови на белом снегу. Дети. Жестокие дети. У него дома она отогрелась, отпилась, отъелась и быстро восстановила силы. Но старик держал ее дома долго. До конца зимы. Весна в том году была очень ранней. В конце марта уж совсем не было снега, светило ласковое солнце… Он ее отпустил. А потом всегда видел в стае,
