сили петухи и запели птицы.
Старый Пьер, которого женщины с ночи выгнали из дома, – и поэтому он был вынужден все это время слоняться под окнами, – заслышав детский плач, упал на колени и быстро зашептал молитвы, восхваляя Бога Отца, Сына и Святого Духа, Деву Марию и солнце, которое явилось приветствовать его долгожданного первенца. И которое теперь сияло на небе, как предзнаменование счастья и радости. Солнце светилось в поилке для лошадей, драгоценными камнями поблескивало в траве, играло на спелых, точно переполненных летом и любовью ягодах винограда, делая их янтарными.
– Солнце! Над моим ребенком горит не звезда, а целое солнце! – воскликнул Пьер и, перекрестившись и сняв шляпу, вошел в дом. На постели у стены лежала его красавица жена, дочь сапожника из Перигора Жанна, а рядом, завернутый в добротную белую ткань, – ребенок. Пьер бережно провел рукой по влажным каштановым волосам жены, и она, поймав его руку, приложилась к ней поцелуем. Пьер не мог говорить, переводя взгляд с жены на крошечного младенца и не зная, есть ли в мире что-нибудь лучшее, чем эти два, бесконечно дорогие ему человека.
– Поздравляю, господин кожевник. У вас сын, – прошептала за спиной Пьера толстая повитуха.
– Сын! – Жанна протянула ему сверток, и Пьер первый раз коснулся губами горячего лобика младенца.
– Пейре! Я назову его Пейре! – Пьер встал и, не видя никого и ничего кроме своего новорожденного сына, вышел во двор.
Пробужденные солнцем соседи выходили из домов, пастух гнал пятнистое стадо коров, где-то слышалось призывное ржание лошадей. Пьер поднял над головой ребенка и показал его солнцу.
– Это мой Пейре! Мой сын! Запомните все – Пейре Видаль родился!
– Кто это у тебя, Пьер? – услышал он за спиной голос старой коровницы Марии.
– Сын. Господь подарил мне сына!
Радость переполняла душу кожевника, и он, едва выслушав благословения старухи, сорвался с места и, прижимая к себе драгоценный сверток, пошел туда, куда пастух гнал стадо. Пошел в поле, где пригорки покрыты розовыми и синими цветами, где растет огромный, держащий небо и землю священный дуб. В былые времена этому дереву поклонялись, в мае на этих лугах устраивались праздники и веселье. Несмотря на то что старый дуб явно имел отношение к чужим богам и каждую весну на нем появлялись разноцветные ленты и колокольчики, у святых отцов руки не поднимались срубить прекрасное дерево. Ведь Бог есть любовь. А разве любовь может хотеть загубить такую красоту?..
Пьер обошел дуб, по привычке поклонившись ему, и побрел в лес, на странную, совершенно круглую поляну.
Бабка учила Пьера, что если встать в центр круга, лицом к священному дубу, то все, о чем только ни попросишь, непременно сбудется. С самого детства Пьер приходил в священное место и молился там Иисусу и Деве Марии, молился незнакомым богам, жившим когда-то в этих местах и сохраняющим тайную власть над ними. Молился о том, чтобы стать хорошим мастером, чтобы красавица Жанна, повстречавшаяся ему как-то на ярмарке, полюбила его, и чтобы ее отец согласился отдать дочь за Пьера. Молился, много лет молился он о наследнике, и вот теперь он пришел благодарить небо и просить дать его долгожданному сыну самую лучшую на всем белом свете долю.
Когда Пьер с ребенком на руках вошел в центр круга, над ними зазвенела золотыми переливами песня жаворонка.
Выдумка старого пройдохи и предсказание тулузской ведьмы
Пейре рос здоровым и красивым мальчиком, соседи невольно засматривались на его золотые длинные локоны, которым могла бы позавидовать любая девочка, и зеленые веселые глазки. Жанна пошила Пейре белое льняное сюрко[1] и синие штаны, украсив все это золотыми застежками, которые она смастерила из лесных орешков. Орехи она специально выкрасила золотой краской, так что они горели на солнце. В этом костюме прохожие принимали мальчика за сына вельможи и кланялись ему.
Когда Пейре исполнилось три года, мать решила отвести его к ведьме, землянка которой ютилась около знаменитого Обрыва грешницы. Поговаривали, что в незапамятные времена дочь знатных и богатых родителей, история не сохранила ее имени, влюбилась в жениха своей сестры, и, не добившись взаимности, отравила всю семью. Сама же девушка то ли задавилась на собственных косах на дереве у обрыва, где она так часто мечтала о любимом, то ли сбросилась в пропасть. Но произошло ли это от неразделенной любви или из-за мучавшей ее совести, никто толком не знал.
Мутная это была история, да и вряд ли такое было на самом деле. В Тулузе истории грешницы никто всерьез не верил, но о ней было приятно рассказывать. Проезжие жонглеры[2] и трубадуры неизменно просили привести их на знаменитый обрыв, где они слагали свои печальные песни.
Да
Сюрко – длинная верхняя одежда типа рубахи, применимая как для мужчин, так и для женщин.
Жонглер – певец, музыкант, рассказчик. В средневековой Франции жонглеры cчитались рангом ниже нежели трубадуры, которые нередко нанимали жонглеров для музыкального сопровождения своих песен.
