Мурзик порвал мои последние чулки, что я надену? Ты же все ассигнации копил на куплю Семена, мы поиздержались, я не заказывала у модистки чулок в этом месяце.
– Душенька, сейчас ведь лето, а у тебя такие длинные юбки! – взмолился Адольф Палыч.
И Катерина Анемподистовна, взглянув на несчастное лицо благоверного, решилась на страшное – выйти в люди без чулок.
– Митенька, Сонечка! Почему вы еще не в передней?
– Папенька, Сонька стащила мою лошадку, а я хотел доскакать до вокзала на ней!
– Митя, голубчик, ну какая лошадка! Я в Петербурге куплю тебе вороного рысака, если сделка состоится! Поехали на вокзал, бог ты мой!
Спустя еще полчаса семейство прибыло на вокзал. Путаясь в юбках и саквояжах, спотыкаясь о зонты и потеряв матросскую шапочку, они добежали до нужного перрона. Двухчасовой поезд «Москва – Санкт-Петербург» весело прогудел им, скрываясь на горизонте…
Маяк…
«Его привела к нам Эльза. Она впоследствии еще много раз упрекала меня в том, что все так получилось. Только версия, ставшая достоянием общественности и учебников, признаюсь, все же не самая верная.
Было лето. Кажется, самая его макушка. Мы с мужем приехали в Москву на пару дней – папенька приболел, нужно было его навестить. Как сейчас помню: несу из кухни в спальню поднос с бульоном, и входит он. Ну, то есть, конечно, не он, а они с Эльзой. Она разгоряченная, со сбитыми локонами, со следами только что игравшего на лице безудержного смеха. Он – гигантский, едва не снес притолоку. Невзирая на жару, подтянут, опрятен и нордически холоден. Вонзился в меня глазами. На одно мгновение. Но его было достаточно. А дальше – снова коридор, наш длинный коридор московской квартиры. И бульон. Папенька о чем-то спрашивает, что-то рассказывает… Не слышу. И не вижу. Внутри только его взгляд. Никогда я еще об этом не говорила. Мне было выгодно, чтобы все считали иначе.
Ося сразу все понял. Но тоже молчал столько лет по другой причине. Во-первых, гордость. Во-вторых, он также пал его жертвой. Да, «такое» случалось и в наше время. Но не приведи господь было тогда предать это огласке.
Так мы и жили. Да, втроем. И да, наша спальня видала столько и могла бы столько рассказать, что это стало бы бестселлером на все времена. Мы создали легенду о нас, в нее поверили все, даже самые близкие друзья. Но о том, что было на самом деле, я говорю только здесь и сейчас. Я никогда никого так не любила, Ося никогда никого так не любил. А он… он позволял нам любить его такой разной любовью. Сейчас, спустя почти полвека, мне все так же невыносимо вспоминать о том, как мало времени было отпущено нам свыше. Но разве могло быть иначе? Создатель и так отмерял нам слишком много, если судить другими мерками. Володя жил и творил за наш счет. Мы купали его в роскоши и сибаритстве, во всем, что могли ему дать. Включая свою любовь. Которая была ему, увы, не нужна. И это было очень больно, Володя.
Пора кончать. Я уже чувствую действие нембутала. В моей смерти прошу винить В. Маяк…»
Триста
