подъезжая к дому, Воля вдруг резко свернул в сторону. Несколько раз на дню пытался прозвониться к Аристову – тот не брал трубку. Дважды Виктор крепко запивал. От Профессора держали в тайне, но, кажется, князь догадывался, хотя ничем не выказывал своей осведомленности. Бывало, только грозно бросал за столом: «Хватит пьянствовать!», – и Татьяна незамедлительно убирала бутылку. Вчера Виктор нагрузился крепко, Воля обязан был его проведать, давешняя истерика могла опять привести к запою.
Аристов оказался дома, сам открыл, и хотя был навеселе, но именно навеселе – вчерашней безысходности, казалось, и след простыл. Но что-то в его поведении настораживало – слишком суетен, слишком, пожалуй, весел был Витюня, слишком мел хвостом.
– Волька, братец, входи, – загомонил он громко, – не отпущу, ко мне родня со Щебетова накатила. Мы тут по маленькой, по-родственному, присоединяйся. – Но прятал глаза, подлец, как та кошка, что знает, чья мясо съела.
– Воля решил быть с ним строгим:
– Я на машине. Ехал мимо, решил проинспектировать. Ты хоть помнишь, что вчера нес?
– Тут помню, тут не помню. – Клоунским жестом Аристов постучал кулаком по голове. – Какая разница, Волька, впервой нам разве?
– Ясное дело.
– С этими, что ль, напиваться? – грубо буркнул Аристов и, смутившись, опять затараторил, толкая Волю по коридору.
Узенькая кухонька утопала в папиросном дыму. Свободное пространство заняли два здоровенных мужика, расположившихся на кухонных табуретах. Встретили Волю настороженными кивками. Аристов завопил, представляя пришедшего:
– Художник, наш художник пришел, проверяет меня, ясно?
– Мужики, слегка расслабившись, протянули руки.
Приехали на ЗИЛ пробивать в колхоз грузовики. Навезли, как водится, гостинцев – плату за постой – и по-холостяцки с утра уже зарядились как следует. Рыжий, что помоложе и побойчее, протянул Воле стакан, но Чигринцев отказался.
– Как хочешь, а мы с ребятами выпьем, – хихикнул Аристов.
Они и выпили. Закусили, но таращились на Волю по-прежнему, пришлось их разговаривать специально. На кухне Аристов засуетился, подавал реплики к месту и не к месту, старался угодить и Чигринцеву и мужикам и, кажется, сам себе становился противен: морщил губы и крутил головой. Оттого только упрямо прибавлял темп и сыпал словами – вставить в его монолог фразу было не просто.
Один из приехавших, сильно пьяный уже Валентин, грузный, в теплой байковой рубахе, сопревший от духоты, весь плачущий потом, от вынужденного молчания отключился и пал на скрещенные на столе руки. Второй, рыжий Николай – аристовский троюродный, блюдя права родственника, кое-как разговор поддерживал.
«Что он им тут наплел?» – подумал Чигринцев, наблюдая за аристовским концертом. Тот же неутомимо «блистал» перед «деревней», и дешевенькое, и ничтожное это желание выставиться порождало только одну общую неловкость.
– А я
