посадил: неловко, свесив плечи на одну сторону, глядя прямо перед собой. Я нагнулся, чтобы взглянуть ему в глаза – в них была ненависть. Страшная, безвыходная ненависть, обращенная в мир. Может быть он не хотел в туалет, и мы совершенно зря мучили его? Может быть – узнал меня, и теперь, сквозь мутное стекло своей болезни, видел, как я бесцеремонно рассматриваю его сморщенный обрезанный член? А может быть – он просто устал или у него что-то болело? Может быть он хотел умереть? Я не знаю. Мне хотелось уйти. Женатая женщина стояла в дверном проеме. Оттолкнуть я не решился, потом муж наконец закончил, она стала мыть ему зад, а мне нужно было его держать, так что сбежать стало невозможно. Потом я тащил его назад. Мы уложили мужа в постель, и я сразу пошел сквозь пропахшие комнаты – к выходу. Я думал: как странно – он источник всей этой вони, а сам пахнет бумагой.
На кухне я встал у непрозрачного окна, неряшливо закрашенного черной масляной краской, и принялся ждать. Бесконечно долгое ожидание, но она вернулась, она подошла ко мне вплотную, и я обхватил ее руками. Моя женатая женщина не стала закрывать глаза, но резко, удивительно сильно толкнула меня – бедром об угол плиты – ужасно больно. Я шипел от боли, и я тер мышцу, и я смотрел на нее сквозь выступившие слезы, и в ее взгляде была та же безвыходная ненависть и то же бешенство, что в глазах ее мужа.
Два года и три месяца я жил потом в Марокко – фотографировал, болел гепатитом, бродил по горам которые видел в окно. На горной дороге небольшой фургон, обгонявший фуру по встречной полосе, ударил мой джип прямо в лоб. Так что я никогда больше не встретил мужа моей женатой женщины, ее дочь или ее саму.
Точка на карте, пахнущая чаем
Ее знали совершенно все – водитель такси ее знал, в магазинчике на углу, где Митя попросил воду – тоже ее знали: зашедший с Митей таксист сказал что-то на хинди – ее имя в середине фразы, хозяйка скривилась, замахала сухой рукой – она была здесь должна, деньгами должна и продуктами; Митя путался в мелких американских долларах, выкладывал на прилавок – доллары к долларам, пятерки – к пятеркам.
Она должна была пареньку у магазина – за разбитое крыло мопеда, трем лендлордам – по нисходящей, от целого этажа у пляжа, до конченого клоповника возле горы и с общим туалетом. За время, пока она была здесь, деревня вывернулась, приросла к ней – пустыми обещаниями, долгами, мелкой ложью, в которую, возможно, она верила сама, а может быть – нет, Митя никогда не был уверен. Она должна была чешским мальчишкам на пляже – за уроки хождения по канату, в баре в долг не давали, но она должна была им зонтик. Митя штопал эту дыру – дешево, все дешево – там десять долларов, там полсотни – спасибо, господи, что взял деньгами.
И она опять варила этот дикий чай, и Митю било белое, незамутненное бешенство, потому что она делала то, что было совсем нельзя, и так, как это было делать вовсе нельзя, – ложь, беспорядок, невыполненные и невыполнимые обещанию. Самообман. Он приходил,
