яркие губы чуть-чуть, едва заметно, улыбаются. Над верхней губой – бархатистый пушок, от которого сладко вздрагивает сердце. Непроглядно-темные глаза манят и затягивают в свой жаркий омут, длинные ресницы бросают нежные тени на щеки… грудь жемчужно светится изнутри, как будто дышит…
Белоснежное платье в кипении кружев сияло атласными переливами шелка, перламутром складок; между позументом корсажа лунно поблескивали камни, переплетались голубоватые ленты…
Ах, что за женщина! Роскошная, подобная бриллианту на черном бархате…
Художник так и изобразил ее, как бы выплывающую из темного бездонного пространства, окутанную розовой дымкой. Как будто где-то у нее за спиной должно взойти красное светило… ослепительные лучи которого причудливо играют на камнях ее серег, чуть оттягивающих мочки ушей. Камни ало мерцают и переливаются в колеблющемся свете живого пламени…
Вален так и впился в них взглядом. Вот это вещь! Он аж задохнулся от восторга и жадности. Покосился на Ника. Тот стоял как зачарованный, бледный, с остановившимся, безумным взглядом, не в силах преодолеть магическое очарование портрета. Женщина не хотела его отпускать…
– Ник, ты чего?
Инна Аркадьевна смотрела на них обоих с жалостью, она читала их души, как открытую книгу.
Ник уставился на портрет, – он уже видел Александру. Но где? Тут он вспомнил, что это образ, рожденный его собственным воображением еще там, в чебуречной, когда они с Валеном пили водку. Какая грубая проза! Ему показалось, что он сходит с ума. При чем здесь чебуречная? Вален? При чем здесь все? На его висках выступил пот, руки дрожали. Да, без сомнения… те же черные завитки волос, те же горящие, больные глаза… Ник пытался поверить, что перед ним портрет, написанный как минимум столетие назад, – и не мог.
– Все это произошло здесь, в доме? – спросил Вален.
Инна Аркадьевна ответила не сразу. Она опустила свечу, задула ее и положила в карман темного длинного передника. Затем мягко тронула за локоть Ника, взяла у него из рук вторую свечу, которая ходила ходуном и едва не погасла.
– Нет-нет, что вы! Аграфена Федоровна жила в Велинском имении Баскаковых, там же, в фамильном склепе, они и похоронили дочь.
– А куда делись серьги? – Вален чувствовал в груди жар.
– Этого никто не знает. Последний раз их видели на Александре, когда ее тело выставили в бальном зале имения, чтобы все, кто ее любил, могли попрощаться с ней. А потом… – Инна Аркадьевна задумалась. – Серьги были ей очень дороги. Скорее всего, она не захотела с ними расставаться. Во всяком случае, я больше ничего не могу добавить к сказанному…
Возвратившись на следующий день в Москву, Ник и Вален проспали до вечера. Рюкзаки, так и не разобранные, стояли в холле.
Вален проснулся первый, решил принять душ. Свежий и довольный, застегивая на ходу молнию олимпийки, подошел будить друга.
– Ник, вставай пить
