что мы им преподали, они не сунутся больше в страну Ямато?
– Монголы больше не сунутся, – заверил Хидейоши. – Им сейчас не до новых походов. Монгольские вожди воюют друг с другом. Каждый из сыновей Ченг-Дзе[19] считает себя единственным и полноправным наследником отцовской империи и готов изничтожить любого, кто думает иначе. Эта война измотает их. Им долго еще будет не до нас.
– Ну и славно, – сказал на это Артем. Собственно говоря, монголы его волновали довольно незначительно. Он спросил о них лишь для затравки разговора.
Они помолчали, любуясь разгорающимся закатом. В такой вечер хорошо было просто так стоять на стене замка, смотреть окрест и молчать… Да только вот не для того, чтобы молчать, они здесь уединились.
– Скажи мне, Хидейоши, честно и откровенно, – прервал молчание Артем, – знаешь ли ты, кто стоит за всеми этими покушениями? Или, быть может, хотя бы догадываешься?
– Нет, – сказал Хидейоши. – Не знаю. Откуда? У самурая Кумазава было одно качество (ценное или наоборот – это зависело от обстоятельств): он не умел врать и не пытался этого делать. Нет, ну конечно же, согласно самурайским представлениям о чести недопустимо прибегать ко лжи, благородный муж, солгав, покрывает себя позором. Только вот представления представлениями, а люди – они все ж таки разные, будь они хоть трижды самураями или даже родовитыми самураями с могучими генеалогическими корнями, едва не достающими до древних богов. Были и такие воины, что правила чести блюли исключительно на словах, на деле же нарушая их на каждом шагу, был и другой полюс – те, кто исповедовали кодекс от и до, до последней закорючки в иероглифах. Кумазава Хидейоши был гораздо ближе ко второму полюсу, нежели к первому. Наверное, ему проще было бы вспороть себе живот, чем соврать. А если бы и соврал (скажем, руководствуясь соображениями суровой государственной необходимости или прямым приказом своего господина), то, можно не сомневаться, сделал бы это крайне неумело, выдав себя с головой.
– Жаль, что не знаешь, – сказал Артем, несильно постукивая пальцами по теплому камню кладки. – Я бы не стал тебя спрашивать об этом, если бы не последнее покушение, очевидцем которого тебе «повезло» стать. Потому как тут уже метили не в меня, а в Ацухимэ.
– Кто метил в Ацухимэ? – повернул к нему удивленное лицо Хидейоши.
– Как кто? Монах. Вернее будет сказать – человек, одетый монахом.
– Почему ты так решил? Я уверен, что покушались на тебя, но промахнулись.
– Видишь ли, Хидейоши… Орудием преступления послужил металлический штырь под названием сюрикэн. С этим оружием, так уж получилось, неплохо знаком Такамори, ты видел его сегодня во дворе, такой невысокий, немолодой, с черной перчаткой на левой, покалеченной, кисти, с виду щупловатый, но это только с виду, могу тебя уверить…
– Это недостойное самурая оружие, – нахмурил брови Хидейоши.
Артем знал,
Ченг-Дзе – китайское имя Чингисхана.
