чувств и мыслей, а поэтому не перебил Сирла Хокарта и Тчуи.
– Это были воины, много воинов. Наши встретили их, чтобы предостеречь. Эти горы наша родина. Для нас их достаточно. Мы не разделим их ни с кем. Но люди с востока убили наших. Они нашли ближайшие наши стоянки и уничтожили их. Они забрали пищу. Они издевались над женщинами и детьми, которым не удалось сбежать. А мы не могли им сопротивляться. Мы сильны, но мы ничего не могли поделать. Они использовали против нас магию, магию огня и немощи и иссушающей жажды. Они убивали младенцев квольтов дубинами и копьями.
Когда они нашли проходы через наши горы – проходы к глыбе камня, – они отметили их так, чтобы было видно издалека. Затем они вернулись на восток, смеясь над нашей попыткой сопротивления.
Магистр Марроу распознал нотки гнева в речи Сирла Хокарта, сдерживаемую ярость. Квольт продолжал говорить, не останавливаясь ни на миг. Не останавливался и Тчуи.
Нас растоптали. И нам угрожали. Мы знали, что эти люди вернутся. Много и ещё больше. Зачем же ещё им было отмечать проходы? Когда пришёл этот чёрный человек, который говорит на нашем языке, некоторые из нас хотели его смерти. Одна маленькая смерть, которая показала бы наше мужество. Но он пришёл из глыбы камня, места мира. И мы понимали его. Мы понимали, чего он просил. Нам понравилось его предложение. Это было воздаяние, и оно было нам по душе. Награда, которую мы сами не смогли бы получить. И тогда мы согласились, мы предложили ему свою помощь. Чтобы восстановить то, что уничтожили люди с востока, мы просили только знака дружбы.
Когда Сирл Хокарт и Тчуи замолчали, наступила тишина, такая, которая бывает перед грозой. Квольт отошёл в свой угол, магистр Марроу сидел как громом поражённый. К служительнице Духа вернулась её обычная спокойная манера – это было видно по её непринуждённой позе, но Пятая Дочь всё ещё пребывала в оцепенении, застыв на своих подушках. Ни одна из дочерей караванщика ни словом, ни знаком не показала своего отношения к происходящему. Они все смотрели на отца, словно их единственной целью было читать его мысли и угадывать его желания.
Но вот Фламора позволила себе напряжённый вздох. Её тонкие прозрачные одеяния вновь заколыхались, она вновь наполнила свой кубок и вновь отпила. И произнесла непривычно сдержанным голосом:
– Итак, вопрос решён, правда? Угроза вполне реальная.
Одна из дочерей Сета Унгабуэя, та, что недавно прислуживала ему, встала, чтобы подать отцу ещё вина. «С грацией, присущей невинным и простакам», – подумалось Сирджану Марроу. Когда тучный караванщик насытился, дочь вытерла ему подбородок рукавом своего платья, молниеносно дотронувшись до венца на его голове – жест любви, которого архивариус не замечал ещё ни разу от кого-либо из дочерей караванщика. Но когда молодая женщина вернулась на своё место, она выглядела такой же равнодушной и отстранённой, как и её сёстры.
Намеренно или нет, но Фламора дала магистру время собраться с мыслями. Когда архивариус заговорил, голос его был уже почти спокойным:
– Итак,
