и, не дав ничего сказать задержанному, добавил: – Надевай. Нам сегодня одно дело предстоит, и я не хочу, чтоб ты приболел после него.
Василий повиновался явно с удовольствием, поднялся и сделал несколько шагов по кабинету.
– Не жмут?
– В самую пору, – заулыбался задержанный.
– Пальтишко смени, – и Путилин протянул верхнюю одежду из заветного шкапа, – великовато, но ничего, зато без заплаток. А теперь поговорим, как мужики.
– Всегда готов, – глаза Василия блестели, и он стыдливо добавил: – Это мне?
– Тебе, считай мой подарок.
– Благодарствую, Иван Дмитрич, – руки гладили лацканы пальто. – Как я понимаю, нам с вами придется на Чернореченскую?
– Быстро схватываешь.
– Господин Путилин, я…
– Василий, я ж понимаю, что среди тех людей тебе жить, ты только поздороваешься: «Здравствуй, Кузьма», и все, можешь быть спокоен, что кто-то тебя заподозрит.
– Как Иуда…
– Василий, ты благодари Бога, что отвел тебя от вчерашней крови. Не то сидел бы в ожидании суда.
– Знак свыше, – задержанный перекрестился.
– Договорились?
– Что мне остается, – посетовал Василий, – только вот оставили вы меня, Иван Дмитрич, без пайки утренней, – и посмотрел на начальника сыска карими глазами.
– Не забыл я, – Путилин протянул задержанному зеленую банкноту.
– Благодарствую, Иван Дмитрич, спаситель вы мой.
Доехали до опустевшей Зимней Торговой площади. Дальше Путилин с Васькой по Тележной улице пошли пешком, чтобы, не дай бог, кто не заметил из знакомцев. В ночлежном доме опасно было арестовывать Добрянского, там много босяков, которые на дух не переносили людей в полицейской форме.
Двери ночлежного дома открывались в восемь часов, и до полуночи он заполнялся настолько, что некоторым припозднившимся приходилось спать на полу, но один из углов всегда был свободен, и там отдыхали, вернее, отсиживались после совершенных налетов, краж или иных более тяжких злодеяний некоторые злоумышленники. Иван Дмитриевич об этом знал, сколько раз совершались облавы, и все впустую. То ли кто-то из участка предупреждал, то ли выставляли злодеи на стрему мальчишку, который за гривенник всю ночь на страже стоял.
Вот и сейчас Путилин, хоть и шел с виду спокойным, а на душе кошки скребли. Не за себя, а за Ваську. Себя он перестал жалеть четыре года тому, когда из-за измены ушла жена с детьми. Тогда так тоскливо стало на душе, что стал сутками пропадать на службе и старался сам идти туда, где более всего опасности. В том, что его никто не узнает, он был уверен. Не в первый раз лез в такое место. Ведь не посылать же в осиное гнездо Мишу. Слишком молод и горяч. Голова, конечно, на месте, но вот иногда вначале сделает, а уж потом голову прилагает. Учишь-учишь, толк есть, но прорывается взрывная натура. Вот кто всегда с холодной головой, так штабс-капитан Орлов. Умница, хотя…
– Че надо? – раздался голос над ухом, до входа в ночлежный дом оставалось
