злым мальчишкам надо всыпать розог – верно, дядя Фриц?
– Успокойтесь же! – попытался урезонить их Фриц.
– Эту противную привычку насмешничать он перенял у отвратительного Эрнста. Раньше он был совсем другой!
– Еще противнее?
– Нет, приятнее!
– Но быть «приятным» в глазах маленькой девочки вовсе не составляет цель моей жизни!
– Ты – неотесанный варвар!
– А ты – молодая дама.
– Да, я дама…
– К сожалению, в короткой юбке и с косичками.
– Дядя Фриц, помоги же мне! Вышвырни его отсюда!
– Но ведь он говорит чистую правду, Паульхен.
– Так ты еще и берешь его сторону?
– Нет, но ведь он делает тебе комплименты. Ты только вслушайся как следует. Молодая дама с косичками и пышной челкой – это же прелесть что такое!
– Так-то оно так… Но… – Паула в задумчивости сунула палец в рот. – Фрид, ты это хотел сказать?
– Конечно.
– Ну, тогда давай помиримся. Дядя Фриц, у меня будет новое платье. Мама сказала, что ты поможешь нам выбрать материю. Согласен?
– Безусловно. Тебе нравится васильковый цвет?
– Васильковое у меня уже есть.
– Тогда – белый шелк…
– О, белое…
– Ну, тогда тончайший батик на черном шелковом чехле – и совершенно необычайный фасон. Рукава в виде крыльев бабочки и так далее. Я нарисую.
– О да, о да…
– Vanitas vanitatum[7], – вздохнул Фрид. – Чем была бы женщина без платьев…
– А мы и так бываем без платьев – на пляже…
– Опять туда собираетесь, дети мои?
– Да, дядя Фриц, уже совсем тепло.
– Вот и прекрасно! Солнце делает чистыми и тело, и душу.
– До свиданья, дядя Фриц.
– Побудьте со мной еще немного, детки.
– Нет, тебе же нужно работать. До свиданья… До свиданья…
И Паула, пританцовывая, выскочила за дверь.
– Наш местный смерч! – промолвил Фриц. – Нынче Общество красивых национальных традиций устраивает вечер старинных хороводов. Сходите туда.
– Хорошо! До свидания, Фриц.
Фрид широким шагом пустился вдогонку Пауле. В комнате воцарилась тишина.
Солнце светило в маленькое окошко в крыше и рисовало на полу золотистые крендели. Фриц набил табаком трубку. Потом поставил на стол металлическую пепельницу тонкой чеканки, похожую на греческую чашу, раскурил трубку и стал глядеть сквозь голубые кольца дыма. В тот прощальный вечер они с Лу пили пурпурное вино из этой мерцающей чаши, потому что у него не было бокалов, – да они в них и не нуждались, когда Лу по дороге в церковь на церемонию обручения еще раз забежала к нему, обняла его и зарыдала: «Я не могу… Не могу, любимый…»
Тут и у Фрица из глаз полились слезы, и он выдавил: «Оставайся… Оставайся со мной…» Тем не
Суета сует
