Откуда у него конные… – пренебрежительно обронил светлейший.
«Чтобы свою долю не упустить, которую мы соберём за их землями», – не сильно обрадовался сборному войску Щавель, но и не огорчился. Хлопотный обратный путь каравана ложился на плечи знатного работорговца Карпа да сотника Литвина, которому предстояло разрешать вопросы единоначалия с муромцами. Заслуженному княжескому товарищу, избавленному от организационных хлопот, предстояло всего лишь сунуть голову в пасть Железной Орды.
Щавель ничего не говорил. Наблюдал. Думал. Взял столовый прибор светлого нержавеющего металла – вилку и нож с закруглённым тупым концом. То были изделия древней работы, о чём свидетельствовали буквы НЕРЖ на клинке. На всех столах были такие ножи, иных в присутствии князя не допускалось. Придвинул блюдо с финской салями. Освежевал колбасу, воткнул в нее вилку, порезал не ахти каким острым лезвием. Закусил. Посмотрел на общак. Примеченный давеча боярин Волокита подманил случившегося поблизости халдея, пробубнил ему в ухо приказ. Халдей умёлся к холопскому столу.
– Лузгу тоже со мной отправляешь? – как бы невзначай поинтересовался Щавель.
– С тобой, – легко разменял князь давнего приспешника. – Тебе ружейный мастер пригодится. Он к тому же края ордынские знает.
– Не страшится снова на промзону угодить?
– Страшится, да кому его забота интересна?
Князь словно усовестился и, призвав к себе виночерпия, отправил за Лузгой. Тот не замедлил явиться, держась возле стола, однако же на почтительном расстоянии, не оскверняя смрадным дыханием чистейших явств.
– Какая птица к нам залетела, – отметил светлейший.
– Чтоб я видел тебя на одной ноге, а ты меня одним глазом! – поприветствовал его Лузга.
Гости заржали. Даже Щавель против своей воли улыбнулся. По знаку светлейшего виночерпий бросил Лузге сочный кус, в который тот жадно вцепился. Тем временем от холопского стола отделились три барда, среди которых Щавель не без удивления приметил Филиппа. Они стали в ряд, дружно ударили по струнам и грянули песню про греческого матроса, приплывшего на Русь дурь показать. Грек не умел ничего и вечно попадал то впросак, то в тухлую яму. Даже спать на русской печи ему не удавалось.
В три глотки барды легко перекрывали трапезный гам, донося до самых дальних ушей истинную правду о заморских мореманах:
Эх, моряк, с печки бряк!
Растянулся, как червяк.
Головою на пороге,
А елдою на дороге.
Вся трава в инее,
И елда аж синяя!
– Что за раздоры такие у боярина Волокиты с купцом Попадакисом, что тот ловчит его достать при каждом удобном случае? – осведомился Щавель у неразговорчивого воеводы.
– Развёл, по своему обычаю, мерзость, – неохотно отозвался Хват. – Симпозиумы всякие. Ладно бы с рабами, а то заманивает новгородских парней, поганец. Вот Волокита и хочет его купчество в Новгороде Великом прикрыть.
