СССР активно пытается сорвать процесс. Ему, может, это и не надо было, вот только действия Москвы, все активнее пытающейся избежать публичной огласки действий нацистов, настораживали и подсознательно толкали к этому – хотя прямых и четких доказательств у него пока не было. Что ж, неплохо было уже то, что Флеминг примерно сориентировал его на места их поиска.
Искать их надо было в отношениях Германии и СССР, зародившихся перед войной. Поняв их суть, можно было понять, чего так боятся Советы, что именно из пакта 1939 года может сильно скомпрометировать их международный облик?
Например, то, что Германии в деле порабощения Восточной Европы без помощи Советов было не обойтись, и помощь эта вероломно была предоставлена – целых 2 года Москва не вмешивалась в войну, почивая на лаврах аннексии обещанных ей Балтии, Бессарабии и Северной Буковины. То, что война началась 1 сентября 1939 года – на следующий день после того, как Верховный Совет СССР ратифицировал договор между Москвой и Берлином. И то, что Сталину в деле борьбы за власть война эта была бы на руку, не реши Гитлер изменить свои планы. Это все, конечно, не красило Москву, но и поводов так сильно переживать, что те факты, об умолчании которых она договорилась с Лондоном и Вашингтоном, вдруг всплывут, у нее не было. Значит, речь шла о чем-то более серьезном… Как знать, может допрос этой четверки что-то бы прояснил, но сейчас так обнаруживать себя и интересы противной стороны было бы опасно, да и гарантий, что они захотят откровенничать после тех номеров, что вытворяла с ними завербованная Москвой охрана тюрьмы Дворца правосудия, не было никаких. Разведчику оставалось ждать, хотя больше всего в жизни он ненавидел две вещи – ждать и догонять.
Правда, ждать оставалось недолго. Утром следующего дня доктор Келли сделал официальное письменное заключение о невменяемости подсудимого Круппа. На обеде он произнес в компании своих приятелей – прокуроров – следующее:
– Помимо Круппа и тех, о ком мы говорили накануне, среди подсудимых есть люди, чья ненормальность написана у них на лбу и не может вызвать ни у кого сомнений и нареканий.
– Кто, например? – уточнил сварливый и придирчивый Шоукросс.
– Штрейхер.
– Штрейхер?! – понятно, что такое высказывание Келли, словно бы предупреждающее его оппонентов и прощупывающее почву реакции, не могло остаться не отвеченным со стороны своенравного и упрямого британца. – С ним-то что не так? Ладно, Крупп, глубокий старик, который уже не помнит собственного имени и имени собственных детей, но Штрейхер – идеолог антисемитизма…
– Ну и что? – спокойно парировал Келли. – А какая связь между его личностью и тем, за что он в рейхе отвечал? Согласитесь, если бы на всех важнейших постах в этом государстве были бы сплошь нормальные люди, мы бы с вами здесь сегодня не сидели…
– И все же?
