у меня в резиденции, – отозвался Вангардов. – После твоего заточения я приказал сохранить твою библиотеку и инструменты, как Сенат ни настаивал на обратном.
– Не жди, что скажу спасибо.
– Не жду. Господа, нам нужно торопиться, начальник тюрьмы, наверное, уже все оформил.
– Одну минуту!
– Что еще?
– Когда приедем в столицу, я хочу привести себя в порядок, прежде всего принять горячую ванну, потом чтобы меня постригли, побрили, одели. Или вы хотите, чтобы я пользовал государя в нынешнем виде?
– Будет исполнено, – с легким сарказмом ответил Лернов.
– Тогда чего же мы ждем, господа? – Кармелас улыбнулся столь искренней улыбкой, что Вангардов на мгновение забыл, кто сидит перед ним. – В путь! Я готов.
Уже ведя пленника по коридорам Моргеруна, Константин Васильевич прошипел в ухо Лернову:
– А с вами, господин ректор, у меня будет отдельный разговор на предмет несанкционированной печати запрещенных книг…
V
С тех пор как императора погрузили в глубокий сон, прошла неделя. Баглетов не отходил от постели монарха, бессильно наблюдая, как напасть съедает столь драгоценную жизнь. Счастье, что хоть это заклятие сработало, но нельзя же его держать бесконечно! Что же теперь будет? Господь, неужели ты отвернулся от Сантии, неужели нет средств?!
Савелий Нифонтович вспоминал скорбные лица людей, перебывавших в императорской спальне в последние семь дней: министры, канцлер, представители знатнейших родов столицы и провинций, приближенные к императорской особе – голодные шакалы, ожидающие скорой смерти льва! И цесаревич туда же… щенок! Правда, этот вроде действительно переживает за отца… А может, это все тени и полумрак, царящие в комнате… Да еще Лернов с генерал-прокурором куда-то пропали. Слава богу, хоть генерал-губернатор столицы на месте, бдит…
«Чары снять в полдень седьмого дня», – отчаянно подумал Баглетов о приказе магиссимуса. Будто услышав его мысли, большие напольные часы разразились полуденным боем. Что ж, приказ есть приказ, он не обсуждается. Легкое касание пальцами бледного лба, и спальня огласилась стоном – император приходил в себя. Блеснула и погасла надежда в монарших глазах, стертая новой волной боли.
Шевельнулись тени. Это пришли священник, духовник государя, и цесаревич. Судя по красным глазам, мальчишка недавно сильно плакал. Не удивительно – отец все-таки. Вот и теперь, вновь услышав отцовские стоны и увидев обреченного родителя, цесаревич снова изготовился развести сырость. По-человечески жаль, но государь должен держать себя в руках. С юности должен.
Святой отец слабо тронул за плечо целителя:
– Сын мой, ты сделал все, что мог, чтобы облегчить страдания этого человека, но, верно, Господу нашему угодно призвать сего великого мужа к себе. Верному сыну Его положена последняя исповедь, прежде чем он предстанет перед
