нашлись, только совсем не такие, как я ожидала.
Это был паспорт. Старый, засаленный и довольно-таки потрепанный. Очевидно, его не слишком жаловали, но я – я-то желала увидеть его больше всего на свете. Трясущимися руками я открыла книжицу.
Глаза запрыгали по строчкам на незнакомом языке. Это не французский и не английский, которые мне знакомы, но вот буковка «n» с волнистой чертой наверху – достояние испанского. А поскольку во всех паспортах мира указываются примерно одни и те же сведения, то вычислить, о чем идет речь, зная к тому же близкородственный язык вроде французского, – плевое дело.
Итак, у меня в руках паспорт верноподданного (ой) испанского короля по имени…
Я не поверила своим глазам. Я сглотнула и поглядела на пистолет, словно он мог мне чем-то помочь. Пистолет, ясное дело, и ухом не вел. Я снова уставилась на выцветшие строки.
Подданную звали Вероника-Мерседес-Анхела Ферреро. Она появилась на свет в 1979 году, то есть на шесть лет раньше меня. Но самое скверное, что у этой милосердно-ангельской особы («Мерседес» – милосердие, «Анхела» – производное от «ангела») оказалось мое лицо. Об этом убедительно свидетельствовала вклеенная в паспорт фотография – старая, но достаточно четкая.
Это я. Мои глаза, мой нос, мой рот. Глаза, пожалуй, почти: я бы никогда не сумела взирать на мир с таким хладнокровным прищуром, как это делала сеньорита Ферреро. Видя такие глаза, хочется выцарапать их ногтями.
Так вот почему администраторша так уверенно заявила, что я, а не кто-то другой приехала за вещами! Вот почему Ксавье опознал меня как Веронику Ферреро – потому что я была ее двойником, точнее, кое-кто позаботился сделать все, чтобы я им стала.
Если бы меня взяли с этой сумкой, этим пистолетом, который, несомненно, принадлежал ей, и особенно – этим опасным документом, удостоверяющим мою личность, мне бы настал конец. Конечно, я бы в конце концов сумела доказать, что я не та, за которую меня выдают, но для этого мне пришлось бы затратить немало усилий.
Но постойте, почему же «взяли»? Так ли уж обязательно попадаться живой тем, кто меня ищет, – а их должно быть немало, поскольку я личность весьма опасная? Скажем, происходит небольшая автокатастрофа. Или меня сбивает машина, и, как назло, насмерть, или происходит другой случай, более или менее несчастный. Жертва малость изуродована, но более чем узнаваема. Татуировка, одежда, прическа, пистолет, паспорт, наконец…
Никто не знал меня в Париже, кроме Дениса. Никто не смог бы опознать меня с уверенностью. Я была чужая, а чужой – это еще хуже, чем никто. Поэтому они – эта Вероника и ее сообщник – убили моего спутника, захватили меня, переодели в ее одежду, не забыли и о фирменном опознавательном знаке – татуировке, где витиеватые буквы легко складывались в слова: «Nemo me impune lacessit». Черт возьми, да это же латынь! И что значит эта надпись? В университете я, конечно, изучала латынь, но…
С nemo все ясно – это «никто», me – «мне» или «меня». С impune дело обстоит сложнее, но на подмогу приходит французское
