пообвыкнется день-другой, трошки закалку возьмет. А там и определим. Вот так, – кашлянул он.
Воронье, сидевшее на жердях ограды, от гулкого кашля его лениво поднялось и снова уселось.
– Умная птица, – засмеялся скотник и, кинув на плечо вилы, пошел в коровник.
– Подохнет… – проговорил мальчик, не глядя на приезжего.
А в водогрейке было тепло и людно. Гудело в топке пламя, синел папиросный дым, и лежали на столе бело-рябые арбузы, корки от них и пара ломтей с алой мякотью в лужице сока.
– Откуда арбузы? – удивился приезжий.
Управляющий отделением поднялся со скамьи, гостю навстречу, и объяснил:
– Когда силос закладывали, завалили туда несколько машин арбузов. С бахчей оборушки. И ныне открыли яму, прям расхорошие. Покушайте.
Мальчик взглянул на отца, тот понял его и дал ломоть. Гость ел, похваливая, потом спросил управляющего:
– Откуда у тебя телок на базу? У вас же молочного гурта нет?
– Яловых докармливаем. А они видишь… Какого уж бог подает.
– Ну и куда ты их?
– Куда… – хмыкнул управляющий, отводя глаза. – Туда. Кто их где ждет? Они же яловыми числятся. Попробуй переиграй. А то ты сам не знаешь…
– Знаю, – опустил глаза приезжий, – да как-то… Все же живая душа.
Управляющий лишь покачал головой. Мальчик доел ломоть, отец обтер ему ладонью мокрый рот и сказал:
– Ну, беги домой.
На воле ветер ударил в лицо стылостью. Но так легко дышалось после дыма и пара! Наносило пресным духом соломы и терпко-бередящим силосом, и даже арбузиком пахло от раскрытой ямы.
Мальчик пошел было напрямую к дороге, к дому. Но вдруг передумал и заспешил к скотьему базу. Там, в затишке, возле соломенной стены загата, красный телок стоял на том же месте.
Недолго думая, мальчик подошел к сену, скирды которого высились неподалеку. В прошлые годы, когда домашняя корова Зорька приносила телят, за ними ухаживали мальчик с покойной бабушкой Маней. И он знал, какое сенце нужно маленькому теленку, правда, попозднее. Зеленое, с листиками. Его пучком подвешивали, и телок похрумкивал.
В большом колхозном скирду найти такое сено было труднее, но мальчик нашел пучок-другой зеленой листовой люцерны и отнес телку.
– Ешь, – сказал он. – Ешь, живая душа…
Живая душа… Это было умершей бабы Мани присловье. Она жалела всякую скотину, домашнюю, приблудную, дикую, а когда ее укоряли, оправдывалась: «А как же… Живая душа».
Телок потянулся к пучку сена, шумно понюхал его. А мальчик пошел домой. Вспомнилась бабушка, с которой жили они всегда, до этой осени. Теперь она лежала в земле, на заметенном снегом кладбище. Для мальчика баба Маня пока оставалась почти живой, потому что он долго знал ее и расстался недавно, и потому не мог еще привыкнуть к смерти.
Теперь, по дороге к дому, он поглядел на кладбище: в белом поле чернели кресты.
А дома дед еще не ушел с база: кормил и поил скотину.
– Деда, – спросил мальчик – телок может
