суток. В райцентр приходилось возить. Всякое бывало.
– Правильно делаешь, что не пьешь, – похвалил Листухин. – Я тоже скоро завяжу. Возраст.
Слова участкового Николай понял и поднялся, сказав:
– Сейчас принесу.
– Погоди, – остановил его Листухин, вспомнив, зачем приехал. – К тебе не надъезжали чужие?
– Надъезжали.
– Черные?
– Они.
– И чего?
– Продажнюю, мол, скотину ищем.
– Ищут. Где плохо лежит. Гляди в оба, – построжел Листухин. – На Борисах пять голов гуляка увели. На Кочкаринском – две коровы, телка и бычок. Под Исаковом – двадцать пять голов, ночью, как сквозь землю. А ты на отшибе. Не дошумишься. Сколь голов у тебя?
– Полторы сотни.
– Да своих, да лесничего, да директора лесхоза, да элеваторских штук пять, – пронзительно глядя на Николая, считал Листухин. – Точно?
– Вроде того… – уклончиво ответил Скуридин.
– Это дело ваше, меня не касается. Тем более новая политика: там – хозяин, там – фермер. Ты еще не фермер?
– Нет. По договору с колхозом.
– Гляди. Нынче же ружье попроси на хуторе. У Зрянина, у Кривошеева. Ружье и патроны. Когда приезжали гости?
– На той неделе. Вроде в субботу.
– Вот и жди. Приценились – теперь карауль. Ночьми. И днем вназирку скотину держи. Парня упреди. Понял?
– Понял, – ответил Николай и спросил: – И никого не поймали?
– Поймаешь… – ответил Листухин. – Хвост – в хворост, и нету их.
Окончив разговор, он одернул голубую форменную гимнастерку и причмокнул. Николай понял его, о закуске спросил:
– Малосольного или молочка кислого?
– Огурец.
Участковый Листухин, при исполнении обязанностей находясь, выпивал всегда одну и ту же меру – граненый стакан. При гульбе – дело иное, а при исполнении – лишь стакан и катил дальше. Под началом его лежала целая страна, когда-то двенадцать хуторов, теперь – поменее, но земли остались те же: полста километров вдоль Бузулука и двадцать – поперек. Еще в давние времена, из сынишкиной географии, Листухин выяснил, что подначальный район его по площади почти равняется европейской малой, но все же стране под названием Люксембург. Он этим очень гордился и часто говорил: «Равняюсь стране – и везде воруют». И если в райотделе его упрекали, ответ был один: «А я равняюсь целой стране».
Вот и сейчас, опрокинув стакан и закусив, Листухин сказал:
– Упредил. Оружием пользуйся. И надейся на себя. У меня сам знаешь: целая страна – и везде воруют.
В Дубовке аккумуляторы сняли, в Вихляевке – резину, в Клейменовке у бабки Лельки пуховый платок унесли.
Листухину можно было и уезжать. Но сладостно расходилась по крови вонючая отрава, и все вокруг: близкая речка, летняя зелень, покой, – казалось таким сердцу милым.
– Взять отпуск, и к тебе на неделю, порыбалить, – помечтал
