стали даже другого цвета, вернее, как бы вернулись из вынужденно-тёмного в привычный и естественный. И когда он, наладив умывальник, глянул на неё, то удивился посветлевшему лицу и чуть зеленоватым глазам. Ну, может, превращению этому способствовало и солнышко, неожиданно осветившее залепленное газетами кухонное окошко.
– Вот и погодка налаживается. – Он аккуратно снял с гвоздиков, вбитых в раму, пожелтевшую, в плесневелых оспинках, газету. – Да будет свет! Ну, пошли, пошли… Полотенце чёрт знает где искать, вон возьми какую-нибудь тряпку почище. Там их узел целый, в комнате на диване.
Через пару минут они уже сидели друг напротив друга. Это было чем-то похоже на то, как незнакомые попутчики, ничегошеньки не зная друг о друге, собираются поесть за неказистым столиком старого плацкартного вагона.
– Значит, собаки загнали тебя сюда?
– Ну да… Они, когда поняли, что я им поесть ничего не дам, дальше побежали, а одна… жёлтая такая, с щенком лохматым, представ…яете, – протиснулась сквозь пруты калитки, и ко мне… Я к дому… дверь машинально дёрнула, а она открылась…
– Да уж… Калитка открылась, дверь, пожалуйста… Заходите, мы вам рады. Председатель наш очень гостеприимный руководитель.
Вера совсем не поняла слова о каком-то председателе, но явно смутилась, услышав в его голосе раздражение.
– Ты ешь, ешь. Я не к тому… – Он подлил ей чая в дымящуюся теплом железную кружку, которую она держала двумя руками, согревая крепкие, даже грубоватые ладони, не по-девичьи коротковатые пальцы с тёмными подногтёвыми дужками.
– Ты не обижайся, ты действовала, так сказать, на инстинкте самосохранения, а это чувство, к счастью, пока сильней слабо ещё привитых нам понятий о частной собственности. «Что-то я не то плету. Она вон еле глотает, зуб, что ли, болит?..» – подумал он. – Так, ладно философствовать, давай ешь. Ты, случаем, не постишься? – «Ну, вот опять ляпнул не вовремя голодному человеку…» – А то пост два дня как начался, у меня жена соблюдает и меня вербует. Но поскольку я, так сказать, в дороге, то и яйца положила, и даже колбасу… Ешь, ешь. Килька вот. Света уж три месяца тут нет, электроплитку не включишь, газ в баллоне тоже кончился, вот даже чай горячий из города привёз. А буржуйку уж лет десять не ставил, и не помню где она там, в сарае. Ты ешь, ешь… Мироныч приедет, я у него ещё супчик заварю, растворимый без осадка.
Вера снова насторожилась, услышав про какого-то Мироныча.
– Это председатель колхоза нашего дачного. Тут налёт был, вот он ездит, разбирается. Ты ничего не слыхала, не видела? Ты вообще откуда идёшь-то?..
Вера и так ела кое-как, а услышав про председателя и налёт, вовсе перестала, даже руки убрала со стола.
– Я… ничего не слышала… Я за озером была, на дд…угих дачах… не этих… Я там в домике одном три дня жила… тихо… – Глаза её снова начали темнеть. – …Я сейчас пойду… Спасибо вам… У меня в Слободе знакомые есть… Я поеду… Я сейчас пойду, – всё больше отстраняясь, повторила она.
Он тоже почувствовал, что тонкие тёплые ниточки,
