шар. А писатель – если он настоящий – всегда выходит за рамки своей национальности, своей страны. Как Достоевский выходил, как Толстой, как Маркес, как Хемингуэй, как Фолкнер. Вот и Олег был такой. А теперь его нет. Да нет… есть он, есть. Вечность есть, существует, и ты, друг мой, там сейчас. Ты попал внутрь самой великой и таинственной книги и читаешь сейчас ее; книги, которую нам тоже в свой срок предстоит прочесть и встретиться с ее Автором. А там… ну посмотрим, Олежка. Покоя и радости тебе в доме Небесном, друг. Не забудем.
Юрий Петкевич. Скрещение судеб
Олег Павлов – один из самых близких мне современных писателей, начавших в 90-е годы прошлого века и прорвавшихся в нынешний. Я пишу: прорвавшихся, потому что как-то не верится, какой год на календаре, и не верится, что Олега уже нет. Да, мы не живем, а прорываемся из года в год. Даже не из года в год, а изо дня в день.
Олег мне близок, так как мы представляем, продолжаем одну и ту же литературную школу, школу Андрея Платонова. И, может быть, мы последние его ученики, и тем более Олег мне дорог. Открываю наугад «Карагандинские девятины» – и первая же фраза сразу в сердце. «Вдруг что-то мягкое и легкое коснулось спины: это побирушка прижалась к нему потихоньку, проверяя, тот ли он человек и не забыл ли ее, но делала вид, что никуда не уходила, а оставалась здесь же рядышком». А почему прямо в сердце – потому что живые слова, неприлизанные, непричесанные. Или вот из финала этой повести. «Ветер приносил то воздушную свежесть холода и ощутимую до озноба морось, то гарь со шпал и понюшку чего-то жженого – наверное, угля из печурок промчавшихся вагонов. Он ясно увидел ночь, когда они шли в тот же час в том же направлении и по тому же безмолвному простору, и осознал с удивлением, что все уже было, только не было этого тяжелого арбуза, который он нес для девочки, почему-то помня и помня о ней, а не о тех, кто тоже когда-то был».
Я не нахожу слов, чтобы написать, чем хороша, чем дорога мне литература Олега Павлова, что же в ней такого, не хочу анализировать, делать какие-то выводы, поэтому и начал с этих небольших отрывков, прочитав которые всякий поймет, что это из сокровенного, а если не всякий – не поймет, ухмыльнется, то этому не всякому я все равно не объясню, не растолкую, да и не надо сокровенное Олега своими словами, не надо из его слов выводить некие формулы, когда этих формул просто не существует.
Одно могу сказать: когда писатель настоящий, наступает момент – и у Олега так и вышло, – что не жизнь опережает его литературу, а литература начинает опережать жизнь. И его жизнь стала как его книги. И последние страницы жизни Олега открывают глаза на многое, становится как-то не по себе от узнавания в жизни его литературы. Будто он стал сам писать свою жизнь со всей неумолимостью, а потом не смог остановиться. На самом деле все не так, я пробую об этом написать гладко, красиво, с какими-то выводами, а есть ли у жизни какие-то выводы, конец есть, из этого еще ничего не
