привлекло его внимание и вывело из задумчивости.
Из-за поворота на площадь вылетела черная повозка на санном ходу с зарешеченным окном, запряженная четверкой вороных лошадей. Площадь перед Зимним дворцом продолжала являть собой картину абсолютного хаоса или, точнее, города на осадном положении. С утра толпы народа, несмотря на усиливающийся мороз, стали вновь скапливаться вокруг дворца. Потрясения прошедшего дня, казалось, обострили нервы всем, включая животных. Непрестанное ржание лошадей и гомон воронья были непереносимы. Лошади, неся в седлах фельдъегерей и адъютантов, то и дело пересекали площадь; цокот подков по брусчатке мучительно отдавался в воспаленном мозгу вчерашнего великого князя.
Добавив свою порцию цокота копыт и скрипа полозьев, повозка остановилась у императорского подъезда. Конный взвод Саперного полка, сопровождавший повозку, спешился и выстроился в линию. Дверца тотчас отворилась, и из повозки выскочил молодой подпоручик того же Саперного полка. За ним, в накинутых на мундиры шубах, но без головных уборов вышли несколько офицеров. Николай впился глазами в их лица. Скинув по очереди шубы на руки конвоиров, офицеры, нерешительно оглядываясь, двинулись к подъезду. Подпоручик, достав из повозки охапку сабель, поспешил следом за ними. Николай невольно зажмурился и отвернулся от окна. Перед глазами опять поплыли черные круги. «Нет-нет, нужно взять себя в руки! Только бы не показать слабость», – билась в его мозгу бессильная мысль. Но обуревавшее его чувство обиды вновь пульсирующими спазмами сдавило виски. И опять внутренним взором он увидел то, чего больше всего боялся, – хорошо знакомые лица. «А как же честь? А как же офицерское товарищество? А как же офицерский долг, в конце концов? Мерзавцы! – пульсировало в мозгу. – Насколько же человек может быть продажен? Господи, помоги!»
Наконец Николай взял себя в руки. Стоявший за его спиной генерал Бенкендорф, который вчера взял на себя руководство охраной дворца и который с той поры не отходил от Николая, явился невольным свидетелем борьбы молодого императора со своими чувствами. Бенкендорф почтительно молчал. Николай наконец разомкнул веки и повернулся. В Бенкендорфа вперился взгляд его невыносимо голубых глаз. Из-за разлившейся по лицу новоиспеченного монарха нервной бледности их голубизна показалась Бенкендорфу еще более пронзительной. Этому взгляду еще только предстояло стать знаменитым – «холодным, николаевским». Сейчас генерал легко читал в нем всю гамму обуревавших молодого человека чувств. Несколько мгновений Николай смотрел на Бенкендорфа, словно не узнавая его. Затем он, видимо, совладал с собой, и взгляд его несколько смягчился.
– Продолжайте, генерал, я все слышу, – слегка сдавленным голосом проговорил он по-французски. Генерал молча склонил голову и вновь принялся читать прерванное донесение:
– «…Исходя из вышесказанного, совет директоров Российско-Американской компании нижайше просит Ваше Величество о помиловании
