воля Божья. Всё, что он успел мне передать перед схваткой, – как вас найти и вот это…
Альба медленно, словно живого птенца, достал из-за пазухи ключ. Спокойствие и землистая бледность пали на тонкое лицо девушки.
– Да, – прошептала она. – Он всегда носил его на себе…
– Он просил, чтоб я посвятил тебя в то, что за дверью.
– Мы войдём туда?
– Да. Мы войдём.
– Но, кроме него, никто не смел…
– Да, он говорил. Там ловушки. Поэтому сначала я сам осмотрю.
– Он говорил… – как будто силясь что-то вспомнить, повторяла вслух девушка. – Он говорил… Он говорил… Да! Если кто-то придёт, как бы от него… Скажите… Простите, святой отец, но он говорил… Ответьте, как его звали его самые близкие друзья?
Потянулась пауза. Монах приподнял капюшон. Над столом просвистел его вздох. И, как камень с небес, тяжко грянуло слово:
– Регент…
Девушка вновь застонала.
– Мы все, – добавил горестно Альба, – звали его Регент.
– Он пел в церкви… В хоре…
– Он был непростой человек, – громко и скорбно уверил монах. – Он умер. Его больше нет.
Она сидела, раскачиваясь на скамье, плотно обхватив себя поперёк живота руками. Всхлипывала, закусив губу. Пыталась совладать с собой, успокоиться. Спросила, вздрагивая:
– Мы пойдём туда сейчас?
– Нет, дочь моя. До утра – мы будем молиться. А утром я вам передам во владение то, что за дверью…
Альба не ужинал. Бэнсона и Симеона покормили и, поскольку те были больны, устроили спать.
Когда Бэнсон проснулся, он какое-то время с удивлением смотрел на свет, проходящий сквозь цветное окно, и силился понять, где это он. Симеон посапывал рядом, разметав на белёном холсте свои тонкие ручки.
Послышался осторожный стук в дверь. Бэнсон вдруг икнул, выпучил глаза и припечатал ладонь к раскрытому уже рту: какое тут “войдите!” Он же немой!
Мгновение выждав, стоящий за дверью медленно стал её приоткрывать. Бэнсон молчал. Вошла вчерашняя девушка, вся в чёрном. Бэнсон угрюмым кивком поздоровался с ней. Чёрные круги под глазами. Обмётанные сухие искусанные губы. Тонкие пальцы в чёрном кружеве перчаток. Вымученно улыбнувшись, юная хозяйка имения поклонилась и вышла. Вместо неё объявился опрятный, не поднимающий глаз человек, держащий чистое бельё и красный, очевидно, обожжённый без глазури, горшок с жидким мылом. На шее у него висел матерчатый щиток с кармашками, из которых торчали бритвы, ножницы, гребень. Зашевелился и сел в постели среди белых холмов одеял и подушек маленький Симеон. Сидел, моргая сонными глазками. Всклокоченный шар светлых волос и круглая голова на тоненькой шее делали его похожим на встревоженного птенца. Перевязанная, оберегаемая рука его сама собой легла на привычное место, к середине груди. Бэнсон протянул ему палец. Ухватившись за него цепкой здоровой лапкой, малыш встал на ножки. Запутался в складках, торопливо переступил. Бэнсон одёрнул на нём длинную ночную рубашку, осторожно взял
