самое кружевное лиловое белье – на случай, если заглянет ее мужчина. Это было вроде молитвы.
Старший Ангел и Перла продолжали смотреть друг на друга, так много всего еще предстоит сказать, но Минни неожиданно вернулась, и опустилась на колени перед отцом, и натянула туфли ему на ноги. Он похлопал дочь по голове. Туфли жали. Больно, черт побери. Извини, Бог.
– Аккуратнее, Минни! – проворчал он. – Если бы Браулио был жив, он бы показал, как надо правильно! – поддел он ее.
Браулио. Старший брат. Умер и покоится в могиле уже почти десять лет. Сын, благодаря своему отсутствию вознесшийся до положения святого в семье. Бедный папочка. Два старших мальчика – его величайшие неудачи. Их имена предпочитали не упоминать. И вот теперь у него был Лало – так, для забавы. Славный парнишка вроде бы. Черт, как же голова гудит.
Минни только коротко глянула на Старшего Ангела.
– Я все равно тебя люблю, папа.
Ланс Капрал Вояка вошел в комнату.
– Вы чё, еще не готовы? Ну, пап. Чё за затык?
Лало согнал в кучу малявок со всего дома. Группа наружного наблюдения.
– Эй, недоумки! Слушай сюда! – Дети торопливо построились, замерли в ожидании. – Большой Папа Главнокомандующий на подходе! Еще раз: Большой Папа Главнокомандующий едет!
– Роджер! – завопил толстяк в кухне.
– Занять позиции.
Малышня рассыпалась по дому, с серьезным видом устраиваясь в якобы важных наблюдательных пунктах. Дядя Лало, Нянька № 1.
Девчонка из гостиной крикнула, докладывая:
– Все чисто!
– Имейте в виду: обнаружены снайперы – следите за тылом и флангами!
– Роджер!
Старший Ангел тяжело осел в своем инвалидном кресле, понурив голову.
– Господи Иисусе, Лало, – пробормотал он, коснувшись «Пурпурного сердца» сына, приколотого на чахлой старческой груди.
– Просто игра, пап.
– Здесь нет ничего забавного, mijo.
– Всегда есть что-то забавное, пап, – возразил Лало Вояка. И весело проорал: – Не подкачайте, недоумки!
Следом за ними на желтеющий лоскуток газона вышли Минни и Перла, с сумочками и складными ходунками. Затолкали Старшего Ангела в минивэн. Отцу-прародителю больше не позволяли садиться за руль, да и все равно ноги его не дотягивались до педалей. Он устроился на заднем сиденье, ерзал там, раскачивался, подобно маятнику, всем своим поруганным телом, будто его тревога могла заставить машину ехать быстрее. Инерция воли, стремящейся превозмочь, побороть все приливы и отливы и достичь дальнего берега.
Дейв, лучший друг Старшего Ангела, говорил ему: «Где-то вдали лежит другой берег. Все мы – как маленькие озерца. И от всплеска в самой середине расходятся идеальные круги». – «Дейв, – отвечал он, – о чем ты, черт возьми, толкуешь?» – «О жизни, pendejo[41], – о тебе. Рябь, она сначала сильная, а после стихает, пока добегает до берега. А потом возвращается обратно. Почти незаметная. Но все
Дуралей, придурок (исп.).
