звук в этой тишине я уловила сразу. Кто-то скребся в оконное стекло. Тихонько так.
Я не испугалась. Почему-то представился глупый котенок, который удрал из дома, нагулялся и хочет вернуться, но перепутал форточки. Конечно, это фантазия, но… вдруг по правде?
Я осторожненько забралась на Илюхин стол, потом на подоконник. Форточка была открыта (на третьем этаже это не опасно). В свете звезд и проблесках прожекторов я увидела разлапистый кленовый лист. Черенком он зацепился за оконный переплет ниже форточки, шевелился в струйках воздуха и скреб острыми зубчиками о стекло. Будто настоящий котенок, который просится в дом. Я встала на цыпочки, высунула руку, дотянулась до листа. Ухватила за “хвостик”. Стараясь не шуметь, слезла со стола (при этом чуть не зацепила лампу).
Лист был подсохший, напружиненный.
– Ты чего это вздумал желтеть раньше срока? Еще лето…
Он шевельнулся, будто неслышно хмыкнул. Мол, какое там лето, не обманывай себя, неделя до сентября…
– Вовсе не неделя, а девять дней…
Лист больше не спорил.
Я легла, положила лист на грудь. Вернее, посадила. Его зубчатые концы были изогнуты, он оперся на них, как на лапки. Я вспомнила, что когда-то читала стихи (не помню, чьи) про такой подсохший лист – как он под осенним ветерком спешил на своих лапках за прохожим, а потом пропал куда-то…
Я погладила упругую спинку.
– Не бойся, ты у меня не пропадешь. Переночуешь здесь, а утром найдем тебе дом…
“Где?”
– Я положу тебя в книгу Александра Степановича, в свою любимую. Потому что ты появился здесь накануне его дня рождения…
Писатель Грин и я, Евгения Мезенцева, родились в один день, двадцать третьего августа. Только Александр Степанович гораздо раньше меня, в позапрошлом веке. Ну и пусть в позапрошлом, все равно мне кажется, что есть между нами какая-то ниточка. Будто свои книги он писал специально для меня, для Женьки. “Алые паруса” я прочла еще в семь лет и просто обалдела (хотя Илюха хмыкал: “Что ты там понимаешь…”). А потом любимым рассказом стал для меня “Гнев отца”. Про то, как мальчишка Том ждет из плавания отца-капитана, тоскует по нему… Этот рассказ мне попался в книге, когда папы уже не было, и я… ну да, хорошо, что дома никого не оказалось. А то сразу бы: “Что с тобой, почему лицо зареванное?” В рассказе хороший конец, и я не завидовала Тому, я была рада, что его отец вернулся, а слезы… как тут объяснишь?
Чтобы не измять лист во сне, я пересадила его на стул рядом с кроватью. И стала засыпать. Это было медленное засыпание, когда перемешиваются явь и сон. Мысли и вопросы перепутываются с возникающими, как телекадры, картинками. Мне стало казаться, что я на песчаном морском берегу и бегут к босым ногам шипучие гребешки, а от горизонта движется корабль с алыми парусами. Наверно, галиот капитана Грея. Только паруса на этот раз не ровно-алые, а с узором из кленовых листьев – таких же ярко-красных, как на канадском флаге
