Тогда ты помолишься и за меня, который вызвал тебя к победе. Мне небезызвестно, какие препятствия теперь, по твоим словам, задерживают тебя. У нас не железная грудь, не твердые предсердия. Мы не из камня родились, и не гирканские тигрицы питали нас. Я и сам прошел чрез эти препятствия. То беспомощная[76] сестра обоймет тебя нежными руками, то домочадцы, с которыми ты вырос, скажут: «Кому же мы будем служить?» То прежняя нянька, уже старуха, и дядька, второй отец в силу естественного почтения, воскликнут: «Подожди немного, пока мы умрем, и похорони нас». Может быть, и мать с иссохшими сосцами, с морщинистым челом будет стенать о тебе, припоминая, как она убаюкивала тебя у груди. Скажут, если угодно, и грамматики[77]: «На тебя склонившись, опирается весь дом»[78]. Легко разрешает эти узы любовь к Богу и страх геенны. Писание повелевает повиноваться родителям (Еф. 6, 1–3; Кол. 3, 20); но, кто любит их более, чем Христа, погубляет душу свою (Мф. 10, 37–39). Враг держит меч, чтобы поразить меня; я ли буду думать о слезах матери? Оставлю ли я для отца воинство Христово, тогда как ради Христа я не обязан даже похоронить его, хотя и обязан погребать всех ради Христа? Для Господа, грядущего на страдания, Петр, робко советующий, был соблазном (Мф. 16, 22–23). Павел, когда братия удерживали его, чтобы он не шел в Иерусалим, сказал: что творите, плачуще и сокрушающе ми сердце? Аз бо не то́чию связан быти хощу, но и умре́ти во Иерусалиме готов есмь за имя Господа Иисуса (Деян. 21, 13). Привязанность к близким, это стенобитное орудие, потрясающее веру, должно быть отражено стеною Евангелия. «Мать Моя и братья Мои те суть, которые творят волю Отца Моего Небесного» (Лк. 8, 21; Мф. 12, 49). Если они веруют во Христа, они будут благосклонно смотреть на мои намерения подвизаться во имя Его. Если не веруют, то пусть мертвые погребут своих мертвецов (Мф. 8, 22). Но это, скажешь ты, имеет значение по отношению к мученичеству.
Ошибаешься, брат, ошибаешься, если думаешь, что христианин когда-нибудь не терпит преследования; тогда-то особенно ты и находишься в осаде, когда не знаешь, что ты в осаде. Враг наш яко лев, рыка́я, ходит, иски́й кого поглоти́ти (1 Пет. 5, 8), а ты предполагаешь мир? «Он приседи́т в лови́тельстве с богатыми и втайне убивает неповинного; очи его смотрят на нищего. Он коварствует втайне, как лев в пещере своей; он коварствует, чтобы схватить нищего» (Пс. 9, 29–30); а ты, будущая добыча, под тению ветвистого дерева вкушаешь сладкий сон? То меня преследует роскошь, то пытается захватить скупость, то чрево хочет быть мне богом вместо Христа; то нечистые пожелания побуждают изгнать обитающего во мне Святаго Духа, осквернить храм Его. Преследует, говорю, меня враг, у которого «тысяча имен, тысяча способов вредить» (Вергилий. Энеида); я ли, несчастный, попадаясь в плен, буду считать себя победителем?
Я желаю, любезнейший брат, чтобы, взвесив тяжесть соблазнов, ты исчисленные нами влечения считал не менее преступными, как и идолослужение. Внемли изречению апостола, который говорит: знайте разумно, яко всяк блудни́к, или нечи́ст, или лихоимец, или
Vidua – вдова, незамужняя, оставленная мужем, вообще беззащитная женщина.
Грамматики – здесь: наставники, учителя. – Ред.
In te omnis domus inclinata recumbit (Вергилий. Энеида).
