как цистерна. Закрытая, старая, никому ненужная, все чин по чину. Она бы так сто лет еще стояла! Кому она? Но, как-то он пришел и говорит: Аб, ну накачай! – и показывает на колеса. Ну а я: А чего их качать, я и так их проверяю. А он такой: Делай-давай. Рейс сложный. Как потаскушку возьму. Накачай, Аб. – и такой сморит.
Да-х… мне его взгляд тогда сразу не понравился. Сразу почувствовал я что-то. И сказал себе: Эй, Аб! Дело не в масле. Этот малый походу сбрендил-того. Иначе, с чего ему так вот, Гуву Мердоку, на тебя старого масленщика смотреть!?
Но, конечно, так-то не сказал. Накачал, да и все. И мне чего? Потаскушка, так потаскушка. Тяжелый рейс, так тяжелый. А какой он, не тяжелый, ты скажешь!? Они все тяжелые. Потому, что последние. Вот!
– И? Что?
Раски почувствовал, что фляга помогла, немного отошел. Не мог только забыть, и… никогда не сможет.
«Ну и ладно. Это даже хорошо». – подумал он. Вот, только он не знал, видели ли это водилы. Он хотел, чтобы это увидел Юрик. Ему казалось, это – то, ради чего погиб Гув Мердок, взорвал свой грузовик, самый лучший в ангаре бункера Семь-Ноль, а может и вообще, лучший.
Чтобы кто-то увидел. Так, неужели, видел только он!? Совсем невыдающийся, еще и года не прошло, после того, как он смог совмещать точку на экране с картами Хью, летала Раски.
Но, вот он увидел, хоть на мгновение: какой когда-то была Земля. Красивой! Ладно, что там красивой. Не то. Настоящей!? И тоже не то! Не то… Такой, чтобы… когда на ней не было дряни. Этой дряни, вот уже, столько лет, падающей и впивающийся, колышущейся дурной массой, в которой они родились и, в которой, умрут. Которую они назвали хлябь.
Хлябь, хлябь, хлябь… и не это ли должны делать водилы тяжелых грузовиков. Рассекать, кромсать, преодолевать хлябь. И не это ли сделал Гув Мердок, самый лучший из водил тяжелых грузовиков, в тот день… точнее, во время своего последнего рейса.
– Горючее? – спросил Раски.
– Да, не… как-мо там! Кто бы оставил цистерну с горючим вот так, со спущенными шинами.
– А что?
– Масло?
– У… я тебя! Стрекоза! Какое… твою-тмо дивизию! За масло…я бы даже… ух! Даже Гува Мердока вот этой самой… Да, ну его! И, кто теперь будет… эх, да ну ладно.
Аботт ушел. Раски остался сидеть, пока еще не понимая, в какой он части ангара. Где-то в углу масленщиков, но где? Его мысли шевелились сильнее от новых глотков из фляги. И он представлял, что на время, раздвинувшаяся масса из пепла и льда, уродливая перхоть Земли, раздвигается дальше и больше. Так, что Земля становится чистой и очень красивой. Такой, как он видел ее на картинках. И он летит над ней. Он летит и видит Землю. Землю, а не хлябь. Что за чудо!?
Может, ради этого Гув так сделал? Чтобы показать!? Но, кому? Ему!? Раски? С чего бы! Он даже ему пару слов не говорил, так только смотрел «иди, делай свой работу» перед рейсом или «ну, пшел» – после.
Водилы не увидели того, что хотел показать им Гув, если только он этого хотел. Ближе всех остановился Юрик. Но, он был слишком близко к вспышке, что увидел только вспышку. И остальные тоже.
А
