Из глуби земли торчал предмет, вовсе не похожий на камень, а скорее смахивающий на железку. Усадьбу свою дед за свою жизнь изучил хорошо, спросонья мог сказать, что где лежит. Но железка… «Вот напасть, – бурчал дед. – Всю жизнь копаемся тут – ничего не было. И откуда че взялось?» Задрав задницу, кряхтя и подметая землю бородой, он кое-как острием лопаты расшатал железку, достал, повертел в руках и, не найдя в ней ничего особенного, выкинул за край огорода. Тут же привычно расчистил ямку, в ней – перед слепчиной норой – установил взведенный капкан, привязал его проволокой за колышек, накрыл всю ямку фанерным листом, присыпал его землей и, облегченно вздохнув, поднялся на ноги: «Все, ловушка готова, теперь надо ждать – слепец обязательно пойдет по своему ходу, и вот тут-то его и встретит капкан. Пойду, бабку успокою».
Чекмень снял картуз, им же вытер вспотевшие лысину и лицо, обобрал с бороды сор, подобрал в карман найденную железку и с костылем в одной руке и лопатой в другой заскреб чеботами к своему цараю.
Глава третья
Загадочные пенал и бумага
Следующий день для Чекменя начался с неудач. С утра первым делом проверил ловушку – слепец-вражина не попался, наоборот, подгрыз еще несколько картофельных кустов и вдобавок влез в рядом раскохавшуюся арбузную зелень – небольшой клочок бахчи для себя старики сажали всегда. Более того, сам капкан оказался забитый землей так, что дед его еле вытащил и в расчищенной ямке насторожил вновь.
Ничем закончился и его визит в колхозную контору, где хотел выписать немного зернеца (или хотя бы каких-нибудь азадков) курам, но – как он и ожидал – погоняли по кабинетам и отказали, ссылаясь на его отсутствие. Из конторы завернул на бригадный двор, к кузне, потолкался среди народа и вернулся домой. Пока вяло похлебал супку, солнышко уж к обеду поднялось, началась жара.
Перед тем как прилечь на обеденные «отды́хи», Чекмень зашел перекурить, под навес-царай. Сел в холодке на свой излюбленный, застеленный старой одежиной пенек, завернул «козью ножку» и неторопливо выпускал волны пахучего, приправленного степным донничком самосадного дымка. Под его запах дед любил предаваться размышлениям, обдумывать пройденную жизнь и грядущие дела. Вот и теперь мысли его вернулись к местному колхозу, и обидно было не столько тем, что отказали в его маленькой просьбе (бог с ней, – может, и правда зерна нет), а тем, что нагляделся и наслушался в конторе и среди хуторян, от чего в душе остался неприятный осадок.
«Хучь и носит наш колхоз громкое название имени Сталина, а черт-те что делается в нем! – вздыхал он, пуская дым себе в бороду. – Я склоняю голову в глубоком уважении перед хозяевами, но как раз таковых и нет.
Сколько на моей памяти сменилось колхозных председателей, сколько их, ученых, партийных, район присылал, а – не умаляя заслуг некоторых – дела в хозяйстве идут все хуже и хуже. Почти все как на одну колодку. Обживутся, обглядятся, хапнут себе, детям и внукам, и только их видели.
Вон
