и осела на край ванны. – Просто трудно терпеть, когда люди говорят мне то и дело, эдак с жеманной ухмылочкой: «Очень жаль, что у вас такое с сыном». Спрятаться хочется.
Мы смотрели друг на друга в зеркало. У Фиби карие глаза, тонкие и ровные брови, горсть веснушек рассыпана по щекам и прямой пробор в пшеничных волосах, завивающихся у скул. Я – смуглая и зеленоглазая. Роднят нас только рты. Джереми всегда говорил, что мой рот похож на разрезанную хурму, темно-красную, сочную. Рот моей сестры сложился в сострадательную улыбку, глаза повлажнели. Она оживленно взялась за наведение порядка в моем экстерьере – чтобы не доставать меня соболезнованиями.
– Ну вот что, Люси, дорогая, если уж ты собралась подстричься, давай смягчим тебе образ, идет? – Сестрица, человек практического толка, вооружилась ножницами. – Если чересчур коротко, получится смесь русской толкательницы ядра и гестаповской надсмотрщицы. Если длинновато, выйдет режиссер кукольного театра... Тебе надо такой, знаешь, стиль Клеопатры, прямой боб. Не по линейке – с твоими чертами будет грубо, – а с градуировочкой... Максимум стиля, минимум усилий... Ух ты! – воскликнула она пятнадцать минут спустя. – Посмотри, как здорово теперь видно твои чудные глаза, скулы и длиннющую шею!
Я открыла глаза и подняла взгляд от лужи собственных волос на полу у щиколоток к зеркалу – и удивилась. Финальный результат оказался чистым, лепным.
– А теперь давай приведем в порядок брови. – Она хмыкнула. – А то у них вид беженцев из Афганистана. Я видала гусениц куда ладнее. «А разве можно говорить “ладнее”, мисс?» – передразнила она писклявый голос одной из моих учениц.
Фиби в свое время окультурила и приручила некогда кустистые брови до скобок карандашной толщины, отчего ее лицо теперь всегда словно удивлялось, даже когда удивляться было нечему. Моя дотошная сестрица применила ко мне пинцет, спровоцировав у меня каскад чихов.
– Вот! Смотри! Если выщипать по дуге, глаза получаются куда открытее.
Но они и так в последнее время открытее некуда. Много ли мне надо от жизни? Качественный комплект постельного белья да годный набор сковородок. Любящий муж да счастливый ребенок. Я что, многого прошу?
Не первый месяц горечь и гнев пожирали меня. До края, конечно, я не дошла, но отсюда он вполне просматривался. Саднило всякий раз, когда я думала о Джереми, – будто оголялся какой-то нерв. Может, и впрямь сходить к врачу? «У пациентки наблюдается сбежавший муж и больной ребенок. Других отклонений нет».
Но постепенно память о Джереми размылась. Он обратился в акварельный рисунок, брошенный под дождем, смазанный, поблекший.
Остались лишь Мерлин и я.
Глава 4
Синдром аспарагуса
Наступил наш с Мерлином звездный час – наш личный медсериал. Всего-то не хватало – актерского трейлера со всеми удобствами и 60 000 фунтов за каждый снятый эпизод.
Стоило Мерлину в четыре года опять заговорить, как из него полилось – с неумолчностью
