погода. Февральский унылый день. Серое небо заволокло тучами, видимо, снег нанесет свой белоснежный визит в наш грязный промерзший окоп. Весны и тепла уже давно никто не ждет, не до жиру, были б живы, как говорится. Кто-то играет на губной гармошке. Ребята собрались вокруг играющего и с жадностью поглощают свой скудный паек. Смеются. Наверное, это нервное.
– Да не хачу! Надоело эта все! Не мая вайна, что здесь забыл?! Дома дел невпроворот! Не хачу воевать, хачу дома фруктовые деревья сажать, делать из слив терпкий ткемали, хачу детей растить, хачу гостей звать! Ви хот раз бывали в Батуми? Рай на земле! Не то что тут в холодине помирать!
Это раздухарился наш Вахо, он грузин. Рыжий, как лисица. Пойду, пожалуй, подальше, с такими разговорами и до трибунала недалеко, там очень рады таким гостям. И детей тебя растить отправят, и гостей встречать, все организуют, они люди добрые, чтоб их черти драли.
Наши войска забросили под Харьков, видимо, намечается какая-то славная заварушка. Интересно, как там мама с отцом, живы ли? Писем от них не было, кажется, целую вечность.
Они остались в Москве, в эвакуацию не попали, оба работали на электростроительном заводе «Динамо» и не захотели уезжать из родного города. Завод уже в первые дни войны перешел на выпуск продукции для фронта, рабочие стали делать комплектующие для стрелкового оружия, ремонта танков и бронированных машин. Только были бы живы…
– Чего куксишься, музыкант?
Передо мной, улыбаясь во все свои тридцать два зуба, откуда ни возьмись появился Женька. Мой лучший друг детства. И как мы только умудрились попасть в одну роту?
Оба коренные москвичи, оба ушли в сорок первом на фронт добровольцами. Женька был старше меня на год, но у меня иногда возникало чувство, что старше он на целую жизнь, а то и на две, паренек был рассудительным и умным не по годам. Самое удивительное, что он старался никогда не показывать этого, скрывая за добродушной простой улыбкой знания, которых хватило бы на две профессорские головы как минимум. Его отец был гениальным столяром, в дореволюционной России делал мебель вручную, слава шла по всей стране о чудо-мастере. При Советах старик тоже не бросил любимого дела, устроился на мебельный завод и делал «уродливую, как и теперешняя страна» простенькую обстановку.
Женьке передался отцовский талант, и когда они что-то мастерили вместе, наблюдать за этой парочкой было одно удовольствие. Пухленький, вечно ворчливый, недовольный старикашка и смеющийся двухметровый детина спорили из-за каждого пустячка, громко выясняли отношения, смешно переругиваясь между собой.
– Чего не кукситься? Оглянись вокруг и найди хоть одну причину, почему мою рожу должна озарять блаженная счастливая улыбка, – недовольно пробурчал я в ответ. Он засмеялся.
– Растрынделся, брюзга, и потише возмущайся, вон старший ходит, как лис по курятнику, ищет, к кому бы прикопаться. Вот, махорочки покури – уже повод порадоваться.
Мы важно расселись, потягивая одну на двоих папироску.
– Что Аглая, пишет? – спросил я.
– Нет.
