тем более работающие в театре не один год, прошли через это. А большинство не один раз. А те, кто не прошел, знали, что рано или поздно придет и их черед, и внутренне к этому готовились. Знали и то, что заступаться за коллегу бессмысленно, так как моментально попадешь сам в опалу, да и Алина Петровна неистовствовать будет еще лютее и жестче, за что будешь обруган коллегами. Поэтому относились к таким поркам с содроганием и одновременно как к чему-то естественному. Они могли, конечно, ответить, но тогда придется, судя по всему, уйти из театра, а уходить из театра никто не хотел. Да и все уже давно относились к этому не как к жестокости и насилию, а как к эксцентричным выходкам очень-очень талантливого человека.
– Дай в глаза посмотрю! – Алина Петровна с наслаждением смотрела в мокрые генриховы глаза.
Слезы, неважно, чем они были вызваны-словами или соприкосновением роговицы с воздухом, возбуждали Алину Петровну как кровь хищное животное.
– Ах! Гордыни сколько! -худрук испуганно отпрянул, будто увидев что-то нехорошее. – И корысти! Все твердят – Генрих хороший, Генрих добрый… А Генрих на самом деле… Ответь нам всем: кто ты, Генрих!? Почему тебя люди бояться? Почему девица твоя уехала от тебя в Сибирь, как декабристка без декабриста?! Да и какой ты декабрист…
Слёзы лились уже непрерывно и сплошным потоком. Генрих дрожал всем телом, возможно, от того, что старался сохранить форму…
– Ладно, будет с тебя! Разомри! – Алина Петровна щелкнула пальцами.
Генрих вскочил и выбежал из репетиционной, одной рукой закрывая лицо, другой почти вышибив дверь и громко ей хлопнув.
В аудитории стояла тишина. Алина Петровна не спеша прошлась походкой победительницы, сухо и с прищуром переводя взгляд с одного актера на другого, словно высматривая их отношение к происходящему.
– Вот так-то, ребятки, вот так-то, – спокойно сказала она. – Или ты актера, или он тебя… Третьего не дано…
Дальше Алина Петровна произнесла, все больше и больше накачиваясь жаром, раскалённый монолог о том, что театр это передовая, где всегда бой. И что без боя в театре нельзя. Бой за роль, бой за спектакль, бой за собственное искусство, бой за собственное эго и бой с собственным эгом, наконец. Что театр не место гармоническим отношениям. Но если они встречаются как, например, гармонические отношения её, Алины Петровны, с Игорем Алексеичем, то они крайне редки и дарованы Богом.
Генрих умылся в туалете холодной водой. Постоял, время от времени чуть всхлипывая. Потом покурил. Вспомнил однокурсников. Вспомнил Ленку, поехавшую служить в омский театр. Звала ведь с собой. И его в театр этот омский звали. Но куда он от Москвы?… Вспомнил, как провожал ее на вокзале… Как обнимались на перроне. Как он обещал приехать. Может, еще не поздно рвануть… Потом снова постоял. Плюнул в писуар. Снова умылся и твердо решил идти писать заявление об увольнении.
«…Подышишь воздухом одним, и в нем рассудок уцелеет!», –
