что её заметят. Она слышала, как закрылась дверь и щёлкнул замок, но лишь через пару мгновений позволила себе вновь посмотреть в щель. Теперь уже там никого не было.
«Значит, это комната его сына. Но почему она всегда закрыта? Какой-то он нелюдимый, только вот дам к себе пускает, и не каких-нибудь, а явно старше его. Кто она ему? Сестра? Жена? Подруга?» В голове Иды бушевал вихрь вопросов: они выскакивали сами по себе и метались по разуму, не находя ответов. «Надо подождать, пока она уйдёт, а потом обо всём расспросить», – решила девочка. Спустя несколько мгновений она вернулась к прежнему занятию: в очередной раз покружилась в новом платье и подумала о том, как вскоре сложится её судьба.
– Ах ты, свинья! Я тебе говорила! Говорила не таскать хлеб! Говорила?!
Густав упал на пол и сжался в напряжении, прикрывшись худенькими ручками. Тётка колотила его грязной вонючей тряпкой и громко кричала. Мальчишке показалось, что изо рта её скоро повалит пар, так уж она была увлечена. Широко раскрыла обезумевшие от злости глаза. Сальные волосы её, собранные в пучок чёрным шнуром, беспорядочно торчали во все стороны.
– Сначала к чужим присел, теперь и дома свинья свиньёй! Я говорила тебе, что ты наказан?! Говорила?! Ах ты!.. Воровать удумал! Крысой быть удумал?! Да я тебя взгрею! – Она с яростью колотила Густава, иной раз и кулаками, думая, что прикладывает мало сил. А мальчик, как жалкая добыча, свернулся на холодном полу, глотая слёзы. Ему казалось, что он умирает от голода и эти побои лишь быстрее назначат срок. Желудок пронзала резкая боль, временами казавшаяся страшнее, чем тёткины удары. Густав снова не понимал, за что его избивают. Он ведь был хорошим мальчиком, но уже не мог сдержаться. Он должен был утянуть тот сухарь. Впрочем, тётка всё равно вырвала его из рук раньше, чем мальчик успел открыть рот. Она налетела, как бесноватая фурия, и била, словно за все земные грехи.
– Проклятый мальчишка! Сдохнешь, как и твоя сестрица! Даже трупа никто не найдёт!
Густав подумал об Иде: она всегда вступалась за него, не позволяла тётке так зверствовать, хоть и получала не меньше. Сестре всегда удавалось найти ломоть хлеба, даже если приходилось ограбить слабых. Густаву было трудно её осуждать. Братская любовь позволяла всё прощать, но вот… что-то между ними переломилось. «Она пыталась убить меня, пыталась ведь».
Тётка снова избивала его и кляла последними словами. В какой-то момент ей надоело. Она выронила тряпку и, тяжко рухнув на железный стул, заплакала. Да, она действительно заплакала. Густав прежде никогда такого не наблюдал. Её плач напоминал что-то среднее между хрюканьем и тихими завываниями. Мальчику не было её жаль. Женщина опустила голову и закрыла лицо руками.
«Избила меня, а плачет. Дурная», – подумал Густав, не меняя своего жалкого положения. Зелёные сопли текли из его носа, временами раздуваясь пузырями и мешая дышать. Он вытирал их ладонью, но это не спасало.
Зажмурив глаза, из которых не переставая лились слёзы, мальчишка вспоминал грязную
