чертов дом, откуда раздавались одиночные, но очень досаждавшие воякам выстрелы из какого-то допотопного ружья, он стал палить по всем силуэтам без разбору. Кто ж виноват, что среди них оказалась монахиня. Виноват старый идиот, который от наводнившей город пальбы окончательно рехнулся и сорвал со стены охотничью одностволку.
Успокоиться Пабло с тех пор не мог. Он никогда никому не признавался, как боится попасть в ад. Раньше он надеялся, что ему простится пролитая кровь – как воину, делающему свое дело, которое кто-то должен делать в этом мире, и как примерному прихожанину, не скупящемуся на пожертвования. А кто простит ему служительницу Господа? Как ему вымолить прощение, какими приношениями откупиться? С того самого дня монахиня, прошитая автоматной очередью, являлась каждую ночь, и ночи превратились в кошмар, а дни – в головную боль.
Не знал Борисыч, вылетая из дверей гауптвахты, что Пабло успел бы выстрелить, если б не проклятая головная боль, замедлившая рефлексы.
Старик увидел второго часового сразу за порогом. В точно такой же камуфляжной форме, что и первый. Автомат в опущенных руках, у бедер, ствол повернут в сторону от дверного проема, палец на спуске. Борисыч прыгнул, обрушиваясь всем весом на поднимающееся оружие. И умудрился испытать краткое и явно досрочное ощущение победы, когда понял, что ему удалось выбить автомат из рук.
Борисыч упал на песок, накрыв собой оружие часового. И часовой от столкновения тоже повалился на землю. Но проворно вскочил, оказался на ногах первым, выхватил из ножен на поясе нож с широким лезвием и изогнутым острием. И незамедлительно атаковал. Единственное, что успел Борисыч, – это перевернуться на спину. Успел до того, как блеснувший в лучах клинок понесся ему в грудь. Его рука вылетела навстречу, согнулась в локте и подставилась под падающую руку с ножом.
И еще что удалось Борисычу и что тоже произошло неосознанно – он согнул ногу в колене. Иначе ему пришлось бы принимать рукой вес всего тела противника, а это вряд ли можно сделать одной рукой. А так, огибая выставленное колено, противник, чтобы не терять темпа, вынужден был сам упасть коленями на песок и из этого положения продолжать атаку.
Удар он смягчил, но не избежал его вовсе. Острие ножа дошло до груди и распороло наискосок рубашку, когда старик отводил руку с ножом. Тело, к счастью, не задело.
– Теперь мы еще посмотрим, чья возьмет, – сквозь стиснутые зубы выдавил Борисыч, ухватив руку колумбийца с зажатой в ней рукоятью ножа. И попытался выкрутить ее.
Почувствовал – горло будто сдавило клещами. Вторая рука, которая нашаривала уже под спиной автомат, метнулась к шее отдирать чужие пальцы.
Вывернуть руку с ножом Борисычу не удалось, солдат оказался нешуточно силен. И старику снова пришлось сдерживать опускающийся нож. Лезвие то плясало перед самыми глазами, то его удавалось отодвинуть, то оно возвращалось, то колумбиец делал попытку вырвать руку с ножом из захвата, и этого тоже нельзя было ему позволить.
Он
