не надо, не надо, – остановил ее Сергей Георгиевич.
– А что – не надо? – встрепенулась Нина Алексеевна. – Может, именно этот завистливый ублюдок причастен к исчезновению Романа! Может… Ведь помнишь, Сергей, он пришел к нам с наглой рожей, вломился в квартиру, воспользовался, что я была одна. Что он тут нес, боже мой! По его мнению, мы занимаем большую квартиру и что мы вообще зажрались. Дескать, пора нас раскулачить. Он даже на меня с кулаками едва не полез… Да ведь и полез бы, если бы не пришел Роман и не вышвырнул его из квартиры. Прямо вниз по лестнице спустил. Это чмо кричало, скатываясь по ступенькам: «Ты не жилец!» Это он Роману. Рома, конечно, только посмеялся, сказал, что еще раз он попадется на глаза – пусть прощается со второй ногой! – Нина Алексеевна подняла на меня взгляд и добавила: – А потом Рому выгнали из университета и забрали в армию. Вы знаете, Мария, есть такие люди… такие люди страшные, которых я боюсь. Сначала они страха вроде и не внушают, только омерзение одно, как будто ползает под ногами отвратительная слизь, и грех ее бояться или ненавидеть. А потом начинаешь понимать, что стоило бояться, – стоило. Да только поздно уже.
– Что вы имеете в виду, Нина Алексеевна?
Она вздохнула, провела узкой, белой, в кольцах рукой по волосам и выговорила:
– Это сложно объяснить. Вы, верно, уже поняли, что я суеверна?
– Ну, в какой-то мере.
– Так вот… есть такое поверье про дурной глаз. Дескать, зыркнет недобро, и все – пропал человек. Вот у этого урода, у этого… вот у него такой глаз. Ведь я даже боюсь говорить, но… но совпадает. Наобещал он тогда Роману всяких разных гадостей, и Рому забрали в армию. Увидела я его во дворе как-то раз, прохромал мимо и каркнул мне вслед, что у меня неправильная походка и ее нужно немножко подправить. Я тогда смеялась и сказала, что не ему бы говорить о корректировке! И что же вы думаете? На следующий день я поскользнулась и сломала ногу.
– Да. Зимой это было, – тревожно сказал Сергей Георгиевич, прислушивающийся к каждому слову супруги.
– А покойный Владлен Моисеевич Горовой был другом моего папы. Для него Ольга – дочь друга. Он как-то недавно зашел к ней, хромого дома не было, и стал говорить ей, что пора бы одуматься, что негоже позориться, живя с отребьем безродным, моськой подзаборной. А моська тут как тут – прихромала и давай тявкать: тебе, мол, старый хрен, подыхать давно пора, а ты тут людей учишь. И выгнал его, Владлена Моисеевича. А Владлен Моисеевич… он…
– Вывалился из окна, – договорила я. – Н-да… нехорошая история.
Нина Алексеевна как-то странно взглянула на меня и вдруг, наклонившись к самому моему уху, сказала:
– А еще, говорят, незадолго до смерти моих папы и мамы этот урод к ним приходил. Учил жизни…
– Нина! – воскликнул Сергей Георгиевич. – Не говори глупостей! Все это просто совпадения. Этот твой Наседкин – жалкое, завистливое ничтожество, а ты из него демона зла какого-то сделала. Слишком уж ты его возвеличила, много чести.
