могила Соломонии, тоже могла творить чудеса, а следовательно, приносить доход в монастырскую казну.
В таком случае церковники ограничились бы установкой надгробия, а делать колоду и куклу – только лишние, ничем не оправданные хлопоты. Все равно никто из верующих не стал бы разрывать могилу и, таким образом, осквернять ее.
– Серьезный довод против версии с поздней мистификацией, – поддержал меня Пташников. – Однако ее сторонники по-прежнему доказывают, что никакого сына у Соломонии Сабуровой не было, а мистификацию с захоронением она осуществила, чтобы досадить Василию Третьему и Елене Глинской, вызвать слухи, которые могли бы им повредить.
– Конечно, отчаяние и неутихающая обида могли толкнуть Соломонию Сабурову на самый коварный поступок, в том числе и на фиктивные похороны несуществующего сына, – осторожно заметил я.
– Этот поступок мог стоить ей жизни!
– Возможно, безысходность положения, в котором она оказалась, была для нее страшнее, чем смерть…
– Ребенок у Соломонии Сабуровой был, это бесспорно! – не дослушав меня, заявил Пташников. – Если бы у нее не было сына, не было бы и ложного захоронения – оно потребовалось ей только для того, чтобы спасти сына. И следственная комиссия точно выяснила, что ребенок был, в противном случае вскрыли бы фальшивое захоронение и разоблачили бы Соломонию. Но этого не сделали, значит, поверили в его смерть. Видимо, Соломония Юрьевна Сабурова действительно была умной, находчивой и мужественной женщиной, потому ей и удалось обмануть следственную комиссию.
На этот раз я нашел доводы краеведа убедительными.
Пташников опять раскрыл одну из лежащих на столе книг.
– Поздние летописи утверждали, что Соломония Сабурова сама захотела в монастырь, вот что сказано в одной из них: «Боголюбивая великая княгиня инока Софья начат молити государя, да повелит ей отбити в обитель Пречистыя Владычица Богородица честного ее Покрова в богоспасаемый город Суздаль». Здесь что ни слово – то ложь, вот и доверяй после этого летописям.
– Что же было на самом деле?
– Немецкий дипломат Сигизмунд Герберштейн, побывавший в России в 1517 и 1526 годах, в своей книге «Записки о московских делах» оставил иную сцену пострижения Соломонии в монахини, которая лично мне внушает больше доверия. По его словам, княгиня срывала монашеский куколь, топтала его ногами, протестовала против творимого над нею насилия, обвиняла мужа в неверности, а людей в жестокости и несправедливости. Чтобы заставить ее замолчать, боярин Иван Юрьевич Шигоня-Поджогин ударил ее плетью. И это в церкви!
– Как ты смеешь?! – вскрикнула Соломония.
– Волею великого князя, – ответил Шигоня.
Этот удар сломил мужество Соломонии, она заплакала.
– Неужели ты будешь противиться воле государя? – спросил Шигоня с издевкой. – Неужели будешь медлить исполнить его повеление?
«Только
