пройдет, мужика своего домой верни, и он сразу всех опять приведет, как мухи на говно слетятся, отбоя не будет. Как простить ему? Да никак, не прощай, живи, другим давай. Не прощай, если болит еще». Вышла царевна от доктора, заплатила с бонусом и почувствовала – легче стало, машина черная остановилась, мужик в машину зовет, с виду нормальный, не маньяк, улыбается хорошо, напомаженный вкусно. Села, пусть будет что будет, поели вкусно, выпили крепко, он гладил руку, в глаза смотрел, в «Мариотте» очнулась, тепло, уютно, мужик сильный, негрубый, разошлись без ля-ля всякого. Утром муж позвонил, сперва про детей, потом – скучаю, прости, устал, больше не повторится. Приехал через полчаса, худой, неприбранный, поел все: и суп, и котлеты – и спать лег от нервного напряжения. Тихо в доме, все довольны, терпение и никаких лишних движений. Да здравствуют психоаналитики – попы наших дней!
Переходящее знамя
Мальчик из Тамбова в 65-м году приехал поступать в Москву, он дул в валторну, инструмент изящный, в разрезе напоминающий женские половые органы. Он был хорош собой – златокудрый фавн с есенинскими глазами, – его родители были почтенные люди: папа – начальник РОВД, мама – врач-педиатр. Сына отдали на музыку, как водилось в то время. Он подавал надежды и оправдал их, поступив в Московскую консерваторию, без блата пройдя конкурс и обаяв женскую часть приемной комиссии, особенно забрало женщину по истории музыки, сорокапятилетнюю профессоршу, еще совсем нестарую, жившую с дочерью от первого брака в Малом Кисловском переулке рядом с консерваторией. Мальчик в общежитии жить не хотел: грязно и холодно, и добрая профессорша договорилась с соседкой из третьей квартиры, где мальчик стал жить в домашних условиях. По правилам музыкальных заведений патронирование учеников было нормой, педагоги всегда видели в учениках больше чем студентов, а многие жили даже в семьях педагогов на правах детей. Наш случай был несколько другим. Женщина-профессор включилась в жизнь юноши с неистовостью и подлинной страстью, мальчик был очень милым, воспитанным, хорошо ел, еще лучше улыбался, гулял с собакой патронессы, выносил мусор, делал мужскую работу в женском жилище и совершенно не интересовался жизнью студенческой молодежи, не пил с ними вина, не рассуждал до хрипоты о пьесах Губайдуллиной и невероятных пассажах Гидона Крамера, он относился к своей валторне как к инструменту столяра, она была для него как рубанок или бензопила для лесоруба. Легкие у него были хорошие, губы чуткие, ему удавалось извлекать из нее все, что хотели педагоги и все остальные. Он учился по воле родителей, он тайно знал, что дудеть он будет в жизни в свою дудку, и уж точно не под чужую. В нем был талант совсем не музыкальный, он был по природе торгашом, торговать было его страстью, предметы торга не имели значения. Там, где возникал материальный интерес, и была его стихия. Ж.П. (женщина-профессор) привечала его, дарила ему вещи, водила его на выставки, в дома известных людей, гордилась им как дорогой сердцу
