Тогда бы мы задохнулись, ответил ты. Искусственная вентиляция. Поезда гонят воздух, чтобы мы могли дышать.
Мы вышли, чтобы перейти на другую ветку, а там была эта девочка, – она сидела на коленях, поддерживала одной рукой огромный живот, а другую лодочкой протягивала перед собой.
Март, помнишь, что ты сделал?
Остановился, начал рыться в рюкзаке. Я подумала, что ты ищешь мелочь, а ты достал новую сигаретную пачку, снял с нее пленку, выдернул из-под крышки фольгу и сунул этот мусор ей в ладонь. И я ничего не сказала, ничего не сделала. Я боялась оглянуться, только потом уже думала, что должна была как-то… Должна была. Как-то.
Слушай…
Я запрокидываю голову быстрее, чем успевают вытечь слезы. Хватит говорить с ним. Немедленно перестань с ним говорить!
Из-под очистков скорлупы выглядывает полустертый Микки-маус. Димкина тарелка была, наверное. А теперь он в армии, и я занимаю его комнату, его кровать, его стол. Слушай…
Хватит.
После электрички я чувствую себя невыносимо – нас разделяет апрель, но людей с таким именем очень мало, значит, это не считается – грязной, однако на душ совсем не остается времени – спасибо, теперь мне не так обидно, что родители назвали меня как предмет одежды – поэтому я мою и убираю посуду, нахожу в рюкзаке наушники, вешаю их на шею и снова – Мартин и Майя, Март и Майка, Мартик и Майечка, сладкая парочка – надеваю куртку. Тонкая серебристая ткань приятно хрустит под пальцами: «Красивая вещица для моей Майки». – «Но ведь сегодня не праздник!» – «Ну и что?»
Пожалуйста, перестань.
С наушниками я не расстаюсь. Музыка помогает тебя не слышать.
Пересчитав ступени, я выхожу во двор и в одиночку отматываю обратно наш с тетей Полей недавний маршрут: пятиэтажки, ЛЭП, продуктовый, «смешарики», остановка. Я выбираю «Иордан», прибавляю громкость на максимум и слушаю голос Саши Соколовой, которой уже нет, привет из города, которого никогда не будет. Мне пока еще странно, что моя музыка может звучать где-то, кроме дома. Но вот я, вот она, а вокруг – не дом. Я будто гостила у кого-то в незнакомом районе и сейчас сяду в автобус до метро. Но метро здесь нет, и даже автобусы другие. Кажется, мы с ними ровесники.
Когда я захожу в пустой салон, начинается дождь. Я сажусь возле окна и протираю в запотевшем стекле кружок размером с ладонь. Автобус трогается, и тащится по лужам, и тащит меня в себе. На следующей остановке ко мне присоединяются мальчик с собакой и женщина в черном дождевике. Она садится напротив и стряхивает капли с зонта. Брызги летят мне на джинсы, но ни я, ни она не придаем этому значения.
– Дождь, – говорит она. – Слава Богу. Хорошо-то как, дочка!
Хорошо-то как, мама.
Когда мне сказали, я не поверила. И сказали-то странно – между прочим, будто забавную шутку, не имеющую отношения к моей маме, тихой моей, застенчивой маме: «У вас дома что, есть нечего?» После гибели отца мы и правда стали
