времени порядок везде был наведён, «Пушкинский зал» блестел и сверкал, стулья расставлены полумесяцем, стол для президиума накрыт бархатной скатертью, микрофон на трибуне ожидал вещих слов.
Но вот вновь телефонограмма: Виктор Степанович уже прибыл в волгоградский аэропорт, но планы у него изменились, потому встреча будет не более десяти минут, и не в зале, а на улице. Мне тут же чиновниками от партии было приказано мыть асфальт у входа в писательскую организацию. Я схватил ведро с тёплой водой, тряпку, выбежал на улицу. Времени было в обрез. Мокрая тряпка скользила по песку в пробоинах асфальта, от чего он становился ещё грязнее. Обильно намочив её, я шлёпал тряпкой по асфальту, песок промокал на всю глубину, и это давало результаты. Но люди уже подходили к назначенному сроку. Нарядные, торжественные. Обходили меня, елозящего на корточках, улыбались. Кто снисходительно, кто жалеючи, кто и вовсе брезгливо. Я сгорал от стыда. Многие знали меня как поэта, многих я знал как чиновников при власти, ведь большинство приходящих на встречу было не из простого люда, а из «элиты». Душа моя разрывалась, плакала от унижения и беспомощности. Я был на грани срыва, готов был бросить в сердцах тряпку на асфальт и уйти. И вдруг какая-то неведомая сила заставила меня поднять голову и посмотреть в небо. С небес шёл свет. Кроме этого света ничего больше не было. Добрый, мягкий, тёплый, он объял мою душу и всю мою плоть, и мне стало легко-легко, и я с гордым восторгом продолжил свою работу. И не было никакого стыда. Я вдруг ощутил себя частицей этого света, необходимой частицей единого вселенского организма, частицей земли и неба. С этим ощущением я и живу.
Под небушком высоким
«Вдруг под небушком высоким…»
Вдруг под небушком высоким,
Близким-близким и далёким,
В путь последний соберусь.
Что ж, бывает горькой правда:
В путь последний – ну и ладно!
В путь последний – ну и пусть!
Только б дети жили справно,
Улыбались внуки славно,
Стих мой пели наизусть.
Ах, друзья, союз наш редок!
Сдвинем чарки напоследок
И отбросим разом грусть.
Мне пора! Но, бога ради,
Не подталкивайте сзади —
Сам тихонько доберусь…
«Дерево упало – стало больше света…»
Дерево упало – стало больше света!
Только ветер взвился, ветви шевеля.
Поглядел направо – вертится планета,
Влево глянул – крутится матушка-Земля.
Подрубил другое под могучий корень.
Ветер жарким пламенем на меня дохнул.
Поглядел я в небо – оказался вровень
С облаками лёгкими, солнцу подмигнул.
К третьему примерился – подкосил, играя.
Приволок три дерева в связке на село.
– Что одна встречаешь, жёнка молодая,
Где мои три сына?
– Ветром унесло…
«Взмахну веслом, упруго оттолкнусь…»
Взмахну веслом, упруго оттолкнусь
От берега, заросшего травою.
Захлопает в кустах —
тяжёлый гусь
Бесшумно пролетит над головою.
Очертит круг над озером, слегка
Качнётся, высотою насладится.
И, проскользнув по глади озерка,
Почти у самой лодки приводнится.
Не шелохнусь.
Гляжу с восторгом я,
Как он плывёт,
как распрямляет перья.
Наверно, чует, в лодке нет ружья…
И всё же страшно от его доверья!
«Смотреть с любовью в небеса…»
Смотреть с любовью в небеса
На божью благодать,
Шагать полями и овса
Рукою гладить гладь.
И принимать душою свет,
И видеть далеко.
И по ступенькам зим и лет
Шагать светло, легко.
И восходить на небеса,
И взгляд с них устремлять
На землю, полюшко овса,
На божью благодать.
«К вечеру, стихнув и подобрев…»
К вечеру, стихнув и подобрев,
Став низовым колыханьем,
Ветер ласкает листву дерев
Неощутимым дыханьем.
Ну а деревья, встряхнув суму
С жёлтой осенней листвою,
С
