он добавил еще кожаный ремешок, обхватывавший голову и делавший его похожим на мастерового, как их рисуют в школьных учебниках. Сев за стол, он заорал:
– Татьяна! Жрать вези!
– А нельзя ли потише?! – строго спросил Жарынин, хотя Ян Казимирович умолял его глазами не вступать в опасные словопрения.
– Что, не нравится? – ухмыльнулся Жуков-Хаит.
– Да, мне очень не нравится, когда орут! – угрожающе подтвердил режиссер.
– Ясное дело, привыкли по ложам шептаться!
– По каким ложам? – не понял Кокотов.
– По масонским, по каким же еще!
– Ну где вы здесь масонов видели, голубчик! – мягко возразил старый фельетонист.
– Где-е! А это что-о?! – он ткнул корявым желтым ногтем в сторону «Пылесоса».
Некоторое время все четверо молча разглядывали лукавый глаз, заключенный в треугольник.
– Но ведь это же просто аллегория! – примирительно молвил Болтянский. – Возьмите капустки!
– Не хочу! С аллегорий все и начинается! – объявил тот с погромной усмешкой, и его глаза стали наливаться страшной болотной чернотой. – Гуаноиды без аллегорий не могут.
– Кто-о?
– Гуаноиды – это те, кто в жизни только дерьмо ищет. Ваш Гузкин, например…
– Выбирайте выражения! – возмущенно вставил Кокотов.
– Это он еще выбирает… – успокоил Жарынин.
Чем бы закончился весь этот застольный конфликт – неизвестно, но к ним, переваливаясь по-утиному, приблизилась Евгения Ивановна.
– Дмитрий Антонович, – сказала она, глядя на Аннабель Ли с тихим восторгом обладательницы тайны. – Аркадий Петрович просил вас к нему заглянуть!
– Как срочно?
– Прямо сейчас.
– Ну что ж, мы уже поели. Пойдемте, коллега!
Соавторы резко и одновременно встали из-за стола.
Боком, чтобы не терять из виду противника (как это делают в фильмах не нашедшие консенсуса мафиози), они проследовали к выходу, посылая успокаивающие улыбки ветеранам, испуганным назревавшим скандалом. Болтянский, стремглав перенеся тарелку с сосисками и морскую капусту за столик, где сидел Ящик, принялся взволнованно делиться воспоминаниями о пережитом. Лишившийся супостатов, Жуков-Хаит сразу сник, размяк, и на лице его возникло выражение послезапойной безысходности.
– Татьяна, ну где ты? Кушать хочу… – жалобно позвал он.
В оранжерейном переходе в плетеном кресле неподвижно сидела Ласунская, перебравшаяся сюда после ужина, и безотрывно глядела на цветущий кактус, который, наверное, напоминал ей прожитую жизнь. Черепаха Тортилла наполовину вылезла из лягушатника и, вытянув из панциря старушечью головку, неотрывно смотрела на великую актрису своими раскосыми черными глазками. Заметив приближение соавторов, рептилия тут же спряталась. Режиссер и писатель, почтительно поклонившись
