с работы Фернана Броделя «Материальная цивилизация, экономика и капитализм» и затем внутренне эволюционируя, сейчас я уже не всегда точно могу сказать, какая из идей в тот или иной момент была для меня ведущей. И все же замечу, что достаточно устойчивым и стержневым оказалось стремление к реконструкции человеческого опыта переживания крупных структурных изменений, провозглашенное в 1980‐е годы главной задачей социальной истории, т. е. исследование того, «как люди „на собственной шкуре“ испытывают тот или иной исторический опыт»87.
Подобные принципы исповедует и интеллектуальная история. Несмотря на признание туманности ее перспектив в современной Украине88, на отечественной почве она все же имеет свою «историю», фактически с XIX века бытуя и продолжая бытовать сейчас, на постсоветском пространстве, в рамках истории общественной мысли89 – направления, которое «навсегда остается актуальным и одновременно сложным для исследования»90. Интересно, что Джордж Маколей Тревельян, характеризуя круг тематических приоритетов социальной истории 1920–1930‐х годов, отнес к нему и общественную мысль91. Как часть социальной истории трактовал общественную мысль и А. Г. Болебрух92. Правда, предмет ее в советской историографии не был четко очерчен, хотя в работах по теоретическим проблемам общественной мысли много внимания уделялось сущности данного понятия, его содержательному наполнению.
Такая же неопределенность сохраняется и по сей день. Примечательно, что в достаточно актуальном издании энциклопедии общественной мысли России XVIII – начала XX века нет даже специальной статьи, посвященной центральному понятию93. Не найти его и в новом «Словаре исторических терминов»94. Но дисциплинарная размытость истории общественной мысли имела в условиях методологической регламентации советской историографии и свои плюсы95 – позволяла достаточно широко трактовать предметное поле дисциплины, по сути, приближая ее к тогдашним зарубежным аналогам, в частности к истории идей.
Однако, несмотря на то что понятие «общественная мысль» аморфно, плохо поддается дефиниции, а главное раскрытию его конкретных составляющих, в языке науки оно фактически продолжает выполнять роль семантического множителя, выяснение сущности которого приводит не столько к ее прояснению, сколько к запутыванию. Вместе с тем это словосочетание прочно вошло в структуры мышления, стало своеобразным знаком-символом, частью культуры. Поэтому использование его предполагает определенную степень свободы в рамках общесмыслового уровня.
В исследовании истории общественной мысли, истории идей, сложной философско-методологической проблемой является соотношение частного (единичного) и целого, уникального и общего в структуре общественного сознания
На длительную непопулярность терминов «интеллектуальная история», «история идей» в различных национальных историографиях обращал внимание Роже Шартье. Он объяснял это, с одной стороны, поздним появлением подобных терминов, что не способствовало вытеснению традиционных понятий, утвердившихся в той или иной стране для обозначения исследований интеллектуальной культуры, а с другой – терминологическими проблемами: терминологии интеллектуальной истории свойственна расплывчатость, лексическая неопределенность, что усиливается особыми способами концептуализации в каждой национальной историографии (см.:
Общественная мысль России XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2005 [далее – ОМ]. М. А. Рахматулин в дискуссии вокруг данного издания, развернувшейся на страницах «Отечественной истории», назвал отсутствие статьи «Общественная мысль» и вообще рефлексии по этому поводу серьезным недостатком энциклопедии, который отразился и на отборе сюжетов и персоналий (см.: Обсуждаем энциклопедию «Общественная мысль России XVIII – начала XX века» (Материал подготовлен А. В. Мамонтовым) // Отечественная история [далее – ОИ]. 2006. № 4. С. 104).
Словарь исторических терминов. СПб., 1999.
И. М. Савельева и А. В. Полетаев именно идеологические ограничения советской эпохи считают фактором, который обусловил прекрасное развитие истории мысли в России (см.:
