скудных новостях, о погоде, не на шутку разбушевавшейся этой зимой (метели обрушивались на Нижние Колдыри через день, и снега намело невиданно!) о северном сиянии, которое снова появилось на небе в единственную за последние недели ясную ночь…
И только после бани, когда завёрнутую в одеяло, разомлевшую и до скрипа отмытую, но ещё слабую Натку общими усилиями взгромоздили на печь, соседки, не сговариваясь, подняли главную тему. Спросили, что было в лабе, как Натке удалось это пережить, и не изменилось ли её мнение по поводу срочного замужества.
Тогда-то она, помолчав, и рассказала городскую легенду об алкоголике, чудом избежавшем смерти, и о его венике, оказавшемся в петле вместо своего везучего хозяина.
Рая и Марина переглянулись, потом старшая женщина пожала плечами.
– Слышала я эту байку ещё давным-давно, только там нечисть не веник, а куртку мужиковскую повесила. Ты к чему её вспомнила-то, Нат?
– А что дальше с тем алкашом было? – Марину история явно заинтересовала больше, – Он бросил пить?
Натка не знала ответа, но очень надеялась, что мужик, избежавший неведомо кем заготовленной ему казни, усвоил урок и сумел изменить свою жизнь. Потому что когда с неделю назад ей внезапно вспомнилась эта услышанная когда-то страшилка, она понимала её героя, как никто другой. И, наверное, сама бы не отказалась в тот момент от петли и табуретки…
…Но ни того, ни другого не было в комнате без окон, где она находилась и где уже потеряла счёт времени, не имея возможности видеть, как дни сменяются ночами. Здесь всегда был «день». Холодная лампа дневного света круглосуточно горела под потолком, равнодушно освещая мягкие стены, привинченную к полу кровать, и валяющуюся на полу флягу. Силиконовую, мягкую, но в то же время прочную. Такую не разобьёшь, и не получишь острых осколков, которыми при желании можно было бы заменить петлю. Да и беспристрастный глазок камеры в углу не позволил бы сделать это незаметно.
Сейчас фляга была пуста, Натка знала это точно, потому что уже не раз опрокидывала её вниз горлышком, пытаясь выдавить в рот ещё хоть каплю заветной влаги. Знала она и то, что рано или поздно откроется маленькое окошко в металлической (но тоже мягкой изнутри) двери и через него будет молча подана другая фляга – точно такая же, но полная. И Натка станет цедить из неё тёплую противную водку до тех пор, пока в беспамятстве не упадёт на кровать или на пол. Сколько таких фляг она уже выцедила здесь? Четыре, пять? Может быть, больше. Может быть, меньше. В условиях полной изоляции память быстро начала дробиться на никак не связанные друг с другом фрагменты, и Натка не могла сказать точно, что с ней происходило на самом деле, а что привиделось в моменты глубокой алкогольной комы. Правда ли, что дверь открывалась, и в комнату заходил человек с закрытым медицинской маской лицом? Правда ли, что они долго разговаривали о чём-то, чего Натка теперь совершенно не помнила, но что оставило в её душе мерзкое чувство
