скорее, собравшегося с цепи. Так гавкал, так кричал, что я сам чуть не оглох, и главное понять никак не мог, чего он орет-то, что ему не так в этой жизни. И зачем он вообще названивает, что ему от нас надо.
Вот этот Васек бульдог Харламов, не помню, откуда у него фамилия появилась, но прицепилась, и не отстает. Так он еще потребовал свидания в скайпе, мол, поговорим, может мнение ее и переменится о его гениальных виршах, и она напишет про него хорошую статью, да и присоединится к клубу его яростных фанатов, потому что поэту, как и королю без свиты никуда не деться… А фанатов у него мало.
Хоть бы на одного взглянуть, откуда они вообще взяться у такого могли?
Вообще-то Алина девица несговорчивая, а тут взяла и согласилась, ну может, чтобы поскорее от него отвязаться. Так бульдог и появился прямо перед нами, да во весь экран. Алина постаралась приветливо улыбнуться, а я прямо зарычал от неожиданности, наверное, потому что поэты такими не бывают. Хотя откуда мне вообще было знать, какими они бывают, да и не мое это собачье дело, конечно, судить о поэтах по внешнему виду. Но я зарычал, каюсь, так громко и протяжно, как волк в лунную ночь или собаки, когда покойника чуют. Про это мне тоже кот Матвей рассказывал, что собаки могут так выть только в одном случае, когда кто-то умирает поблизости, они это чувствуют шкурой.
Нет, смерть я его не почуял, сам не знаю, почему выть начал, так вышло.
– Это еще и собака там у тебя страшная такая, а я думаю, в кого ты такая пошла, – начал открыто хамить этот поэт.
А глухим его недаром назвали, он слышал только себя любимого, никому слова больше сказать не давал, гад такой безголовый…
Я слушал и ушам своим не верил, и ладно то, что он про меня там говорил, мне это фиолетово, но никто никогда с Алиной так не разговаривал, даже ее бывший муж. Когда они разводились, он был вежливым и культурным, даже слишком вежливым, так и хотелось укусить его и посмотреть, как он на это ответит. Но, наверное, и тогда бы улыбнулся сквозь зубы, и сказал что-то типа, что мы мирные люди и кусаться признак дурного тона. Но я же должен был понять, что он из себя представляет.
А этот – поэт с большой дороги, и Алина ему что-то должна, и собака не так хороша, как ему бы хотелось, на себя бы в зеркало посмотрел, а потом уж орал бы. Я в первый раз пожалел о том, что сидел за стеклом, потому что искусал бы этого поэта всего. И никто бы зубы мои разжать не смог до тех пор, пока бы он дух не испустил.
Но тут Алина нажала на кнопку, Бульдог исчез, словно его корова языком слизала, и она рассмеялась.
– А чего ты так рычишь то, он несчастный, бездарный писака, его пожалеть надо, вон как мечется, старается, и все прахом. А если ты его покусаешь, он еще злее и ядовитее станет и тоже потом кого-нибудь покусает, ты же сам его Бульдогом назвал. А мы с тобой мирные люди – звери, хотя Бронепоезд наш стоит на запасном пути…
– Уж не собираешься же ты его спасать и за ухом
