продекламировал:
Или печатью служа для писем ее потаенных, –
Чтобы с табличек не стал к камешку воск приставать, –
Я прижимался б сперва к губам красавицы влажным…
А в третий раз, брезгливо свинтив с пальцев два драгоценных кольца, принялся задумчиво оглаживать медную печатку и сказал: «Это сокровище мне досталось в наследство от Пелигна. Он некогда воспел его во второй книге своих элегий»…
III. У Вардия была богатая библиотека. Но в ней не было ни одного сочинения На… – прости, чуть не проговорился и не выдал тебе его природного имени. Все его произведения, роскошно оформленные, хранились в отдельном помещении, которое Вардий именовал «святилищем Пелигна». Гней Эдий утверждал, что владеет полным собранием его сочинений, что его новые элегии и послания, которые он создает в Гетии, прежде чем они попадают в Рим, доставляются ему, Вардию.
На самом видном месте среди книг красовался серебряный футляр, в котором на тончайшем фиатирском пергаменте, расшитом мельчайшим бисером, были каллиграфическим почерком начертаны стихи. Вардий на моей памяти лишь однажды к нему притронулся, извлек и развернул пергамент со жреческим благоговением и с осторожностью ювелира, долго его созерцал, затем прослезился и шепотом вслух прочел:
Другу, которого знал чуть ни с мальчишеских лет
И через всю череду годов, прожитых бок о бок,
Я, как брата брат, преданным сердцем любил.
Сверстник мой, поощрял ты меня, как добрый вожатый,
Только я робкой рукой новые взял повода…
«Боги! – воскликнул Вардий, смахивая слезы. – И он меня называет вожатым! Как же он любит меня! Как же его я люблю!»… Не думаю, что Вардий заранее приготовил для меня это восклицание. Но получилось, однако, стихами…
Помимо книг в святилище Пелигна на высоком мраморном постаменте стоял бюст поэта с обозначением его личного, родового и семейного имени.
Слева горел факел. Справа висели лук и колчан со стрелами.
Когда мы входили в святилище, Вардий непременно воскурял ладан.
IV. В тринадцатый день до апрельских календ Гней Эдий торжественно отмечал день рождения Пелигна, день его гения. Я был приглашен на дневную трапезу, потому как вечером собирались знатные люди города, и мне среди них было не место. Вардий извлек из подвалов бутылку формийского вина и обратил мое внимание на печать. «Видишь, Гирса и Панса, – сказал он. – Они были консулами того великого года, когда на свет появился Пелигн. Мы пьем вино ему современное…
V. Вот, снова скакнула мысль, и я подумал: он знал наизусть все стихи Пелигна. Но, как я скоро заметил, не считал его великим поэтом, предпочитая его стихам Вергилия, Горация, Тибулла и даже Проперция, которых, кстати сказать, тоже свободно цитировал, в пергаменты и папирусы не заглядывая.
Пелигн был для него – нет, не поэтом, а великим Любовником, чуть ли не самим Амуром. Вернее, неким почти демоническим
