1.
Квадратные ворота из листового железа заперты, но в полутьме я разобрал кнопку на косяке. Или звонок не работает, или проводка тянется куда-то далеко, только я ничего не услышал. Нажал еще раз, подержал на всякий случай подольше и стал ждать. Минуты через три скрипнуло, и передо мной образовалось маленькое окошечко наподобие тех, что бывают в кассах.
– Сюда давай, – раздался сиплый голос. – Паспорт давай. И командировочный давай.
Пальцы с кривыми желтыми ногтями приняли документы.
– Порядок. Иди, давай.
Железные створки, натужно завывая, отползли в сторону. Я шагнул в проем, и ворота за моей спиной закрылись. Из будочки КПП кряхтя выполз мой сипатый собеседник, тщедушного сложения старец, и заковылял по вытоптанной в снегу тропинке к приземистому строению в глубине двора. Я поспешил за ним.
– Пойдем-пойдем, – сипел старец, не оборачиваясь, – тута тебе хорошо будет. Дома-то, небось, не очень с тобой церемонются, а тута, у нас хорошо тебе будет. Пойдем, давай.
«Черт, – подумал я, – как в дом престарелых ведет. Или в монастырь».
– Папаша! – крикнул я ему в затылок, – как это переводится – «НИИ ДУРА»? А?
– А ты не ори, давай, – резко остановился мой проводник, – НИИ ДУРА – это институт дураков, значит. Дураков тута исследуют. И тебя, вот, исследовать будут.
Он заковылял дальше, бормоча: «Это для умных – в стекле да в бетоне, а для дураков и так сойдет…» А я подумал, шутник, мол, дедуся, но почувствовал себя как-то не совсем уютно.
Мы подошли к бараку, и дед постучал. Из тесных сеней пахнуло казармой. Дед пропустил меня вперед, я хотел спросить его про паспорт, но дверь захлопнулась, и я остался один на один с новым, но не менее тоскливым персонажем – женщиной с кислым одиноким лицом.
– Ходют, ходют, когда хочут, ночь бы хоть вздохнуть дали, – неприязненно проворчала она и провела меня в холл с хилым фикусом в горшке.
Женщина открыла древний шкаф, покопалась в нем и сунула мне серую застиранную наволочку, две серые застиранные простыни, два серых застиранных вафельных полотенца и печатку мыла без обертки. Она отметила в толстой потрепанной книге, чего сколько дала «шт.», вписала туда же мою фамилию, велела поставить автограф и коротко проинструктировала:
– В конце коридора, налево.
– Там уже кто-нибудь есть? – спросил я, решив, что меня ожидает гостиничный номер, самый что ни на есть плохонький, вероятно.
– Есть, – саркастически подтвердила она и предупредила таким тоном, что я сразу почувствовал себя глубоко порочной натурой: – Простыни на портянки не рвать, взымлем в пятикратном размере.
Я поплелся по коридору, открыл дверь в конце его и остановился в нерешительности. Вдоль тускло освещенной комнаты тянулись ряды двухъярусных сеточных коек.
– Мужики! – раздался писклявый голос сверху, – еще один дурак прибыл! Привет, дурак!
– Пусть лучше сразу вешается, – отозвался другой голос, и целый хор загоготал так, словно шутка была действительно удачной.
Что за черт? Кто все эти люди? Правда, однажды в Екатиренбурге, когда мест в нормальных гостиницах не оказалось, мне уже приходилось ночевать в подобной ночлежке, носящей гордое название «Дом колхозника», хотя и колхозов-то уже давно нет. Но там люди хотя бы не хамили, старались друг другу не мешать…
– Хлопец, – позвали слева, – подь сюда, тут возле меня место свободное имеется.
– Не ходи к нему, симпатичный, – снова встрял писклявый, – не ходи, он голубой.
Вокруг опять заржали, а я, стиснув зубы, прошел к пустой кровати, бросил под нее чемодан и, под шутки и прибаутки, разложил постель. Потом, стараясь не глядеть по сторонам, разделся, лег и закрыл глаза. Все в голове перепуталось. Я вдруг снова почувствовал себя восемнадцатилетним «салабоном», только-только прибывшим в войска. Но утро вечера мудренее. Институт дураков, значит. Ну, спасибо тебе, начальничек, спасибо. Я тебе это припомню еще, козел.
И вот с такой приятной мыслью я погрузился в сон. Снилась Элька. Как всегда.
Уши терзает консервно-баночный трезвон. Потом – тишина. Потом, – «Подъем!!!» – гремит командирский голос. Не сразу понимаю, где нахожусь. Сажусь на койке. Напротив добродушно усмехается немолодой уже полный усатый дядька. Потянувшись, он подмигивает мне:
– Вставай, проклятием заклейменный, жор стынет, – и подал мне руку, знакомясь: – Юра.
– Слава, – ответил я на рукопожатие. – Я не понял, это армия что ли? Сборы?
– Еще никто ничего не знает. Я сам позавчера только приехал. И остальные хлопцы – вчера-позавчера. А что это
