стол, и маме тоже тогда нужно было бы встать, чтобы пропустить его.
Не поднимаясь, Маша повернулась к плите, крутнула ручку выключателя, затем взяла левой рукой вскипевший большой эмалированный чайник, правой – маленький чайничек-заварник и понесла их над столом к расставленным мамой чашечкам. В первую очередь – к чашке отчима.
И тут Степан Рудольфович вдруг неестественно выпрямился, откинулся на спинку стула, выставил перед собой руки и, глядя на чайник дикими глазами, сдавленно, с бульканьем в горле прохрипел: «Не-е-ет!!!». И в звуке этом было столько неподдельного ужаса, что по коже у Маши пробежали мурашки. Мама испуганно глядела на мужа. А тот, судорожным движением отодвинув себя вместе со стулом от стола, приподнялся и, не отрывая взгляд от чайника, вдруг вытянул руку и что есть силы ударил ладонью по его глянцевому боку.
Чайник вылетел из Машиных рук, ударился о стол, и во все стороны брызнул кипяток, только чудом никого не ошпарив. Вскрикнув негодующе, – «Маша!» – мама отскочила от стола, но тут же сообразила, что Маша-то как раз ни при чем, и, обернувшись к мужу, произнесла сердито: «Ты что, Степа?!»
А тот, с округлившимися глазами, с покрытым крупными каплями пота лбом, вжался спиной в угол и делал то, что уж никак нельзя было бы от него ожидать: быстро и старательно КРЕСТИЛСЯ.
Маша, готовая от испуга и непонятности происходящего расплакаться, поставила заварник на стол и выбежала из кухни. Но почти сразу к ней в комнату вошла мать и спросила строго:
– Маша, что тут у вас произошло, пока я была в больнице?
– Ничего особенного, – соврала та, – может быть, что-нибудь случилось, когда меня не было? В субботу и в воскресенье я у Алки ночевала.
– Почему?
– Степан Рудольфович в пятницу напился, мне было скучно дома одной, и я ушла.
– Похоже, он пил без продыху все три дня. По-моему, это называется «белая горячка». Он все время твердит: «Чайник летает, чайник летает» – и больше ничего не может сказать.
И тут Маша вспомнила, как отчим за столом смотрел словно бы сквозь нее, как затем вел себя, и странная догадка посетила ее.
– Мам, знаешь, по-моему, он меня не видит, – высказала она свою мысль.
– Как это?
– Не видит – и все. Я взяла чайник, понесла, а ему казалось, что чайник летает сам собой, понимаешь?
– Как это можно – человека не видеть? Чепуха какая-то!..
– Сама знаю, что чепуха, но прикинь, чего он тогда так перепугался? Знаешь, как он смотрел на этот дурацкий чайник?..
– Ну-ка, пойдем, – потянула ее мама за рукав, – пойдем проверим…
Когда Маша вошла в комнату, Степан Рудольфович во все глаза глядел на нее. Выходит, догадка ее неверна. Но, пройдя внутрь, Маша убедилась, что смотрел он не на нее, а на открывшуюся дверь, потому что взгляд его не следил за вошедшей, а остался прикованным к проему, в котором показалась мать.
А Маша, вновь увидев его в том самом кресле, памятью
