на прощание охраннику у дверей, и первые капли дождя тут же упали на сухой асфальт, на грязное ветровое стекло, уже заляпанное останками множества насекомых. Дождь и насекомые. Мэрили подумала: вот достойная церемония прощания с прежней жизнью, которую она еще не в силах была отпустить, но и держаться за нее не собиралась. Потом подумала о коробках со старыми картами, лежавшими в багажнике, снова и снова напоминавшими о непостоянстве всего земного, о том, что все меняется, и не важно, хотим мы этого или нет.
Душка Прескотт сидела за обеденным столом в гостиной старого дома и печатала письмо лучшей подруге, Уилле Фэй Маккензи Кокс, на машинке «Смит-Корона» 1949 года; рядом стоял флакон штрих-корректора. Душка редко им пользовалась, но всегда держала под рукой, просто на всякий случай. В восемьдесят три года не так много времени, чтобы тратить его понапрасну. А у Уиллы Фэй времени, чтобы ждать письмо, предостаточно. Дочь только что отвезла ее в дом престарелых, очаровательно именуемый «Особняк». В бездетности есть свои плюсы, думала Душка, – во всяком случае, не придется столкнуться с таким унижением; тебя не отправят в подобное заведение, будто коробку со старыми игрушками, из которых уже выросли, но выбросить рука не поднимается.
Она огляделась, не желая пропустить момент, когда появятся новые жильцы. Она никогда раньше не встречала ни Мэрили Данлап, ни ее детей, но Робин Хендерсон, агент по продаже недвижимости, которая занялась сдачей старого коттеджа за фермой Душки, говорила обо всех троих только хорошее. Дети Робин ходили в одну школу с детьми Данлапов, поэтому Робин была в курсе всех подробностей развода. Душка не любила сплетен, но умела внимательно слушать. Ей показалось, коттедж – хорошее место, чтобы пережить тяжелый период и понять, что делать дальше. Не то чтобы Душка горела желанием заводить друзей, но у нее было чувство, что Мэрили Данлап, какой бы она ни была, вдруг осталась совершенно одна и ей нужна помощь. А Душка прекрасно понимала, что значит быть совершенно одной. Она подозревала, что в последние годы размякла, но отрицала бы, если бы кто-то попытался убедить ее в этом.
Допечатав последнее слово, она вынула лист из каретки, поднялась и подошла к окну. Дождь утих, оставив смазанный, водянистый пейзаж; плетистые розы у крыльца, раскисшие от воды, раскрылись всеми лепестками, словно жадно дышали. Маленькое озеро перед фермой, густое, как сироп, и коричневое, как патока, отделяла от дороги белая оградка. Душке внезапно вспомнилось, как ее брат Джимми, босой, сидит на грязном берегу и ловит черепах – веснушчатый нос обгорел до красноты и блестит на солнце. Все четверо ее братьев давным-давно ушли, но Душка видела их все чаще и чаще, словно в старости прошлое и настоящее сближаются плотно, как мехи аккордеона, и между ними не остается воздуха.
Она смотрела, как белый минивэн съезжает с дороги на тропинку, ведущую мимо озера к ферме, скользящую между величавых старых дубов, которые посадил ее прапрадедушка еще до Гражданской войны, – высоченных
