вот это уже было о том, что ухажеры за мной на работу не приходили. В свои двадцать шесть я уже как-то позабыла, что такое свидания. Может быть потому, что смотрели на меня не так активно, как на молодых да гибких. А, может, потому, что я редко находила даже просто тех мужчин, с кем интересно было поговорить, не говоря уже о большем.
Сама я склонялась ко второму.
Но медленно закипающее раздражение подавила. Сказывалась привычка не растрачивать эмоции впустую на всяких вот Тань и прочие гадости жизни. Спокойствие внутри было дороже. Хоть и давалось не всегда легко.
Неожиданно вступилась Валентина Олеговна:
– Танюша, ты бы села да поработала. А то весь день сегодня на улице проболталась. Считай, шесть уже, а ты даже не начинала.
Таня обиженно поджала губы, но спорить не решилась. Только бросила презрительный взгляд на стоящее рядом со мной пустое блюдце, на котором было печенье, и гордо удалилась к своему столу.
Я еще раз беззлобно подумала, что красивые у нее все-таки ноги: правильной формы, изящные, стройные – просто загляденье. Но сосредотачиваться на этой мысли не стала. Потому как, если сосредотачивалась, то что-то обязательно начинало скрести изнутри. И делалось тоскливо и грустно.
Когда часы в офисе пробили шесть, все с облегчением повставали из-за столов. Только Лена сидела, сосредоточенно печатая, качая головой в такт играющей в наушниках музыке.
Я тронула ее за плечо и улыбнулась.
– До завтра.
– Ага, увидимся.
Попрощавшись с остальными, я сгребла со стула свой плащ, сумку и выскользнула наружу.
А осень радовала.
Казалось бы, ну чему тут радоваться? Замусоренная остановка, ждущие своего автобуса тетки и молодняк, торгующие на углу фруктами не то татарки, не то молдаванки. Желтые листья, летящие с берез, пыльный тротуар, заплеванный окурками и банками из-под колы, сидящая в киосочном окошке равнодушная продавщица, читающая «Мою семью».
А все равно радовала. И кто знает, отчего так.
Обычно, принято радоваться весной, когда воздух только наполняется ароматами надежды на что-то новое и светлое, на перемены к лучшему и пробуждению души.
А у меня и перемен-то никаких. Та же работа, вот уже три года. Мама все еще в Турции, покупает новую одежду, чтобы потом раздать на реализацию в магазины. А дома только отчим, который придя с работы сразу тянется к банке пива и телевизору, чтобы в очередной раз найти то, что можно по десятому кругу обругать в нашей стране. Да еще бабушка, которую давно надо бы проведать.
Подошел троллейбус: старый, потертый, синий, с налепленной рекламой на боках. Я вошла внутрь и села. Мест хватало. Маршрут был далекий – от центра, потому и редко когда перегруженный. Отдала контролерше тринадцать рублей, та недовольно отщипнула билетик, будто от души оторвала, и кинула в руки. Села к себе на персональное, накрытое видавшей
