бы не разбить хрупкий мир, только бы не спровоцировать новую катастрофу.
А потом они развелись. Кира была уверена, что, как только они разведутся, жизнь станет в сто раз проще и легче.
Жизнь стала в сто раз проще.
Легче не стало нисколько. Стало только тяжелее и очень обидно.
Она ведь его любила. Столько лет.
Она даже была уверена, что будет любить его всегда – вот как! Он сложный человек, но Кира никогда не признавала простых! Всегда, с двадцати пяти лет, он был очень занят – сначала своей наукой, потом карьерой, когда стало ясно, что с наукой покончено навсегда и призрак ее не восстанет из гроба даже просто затем, чтобы прошвырнуться по Европе. Он нашел себе дело, максимально приближенное к тому, которое знал и любил, и преуспел в нем, и продвинулся, и стал хорошо зарабатывать, и научился носить дорогие костюмы и льняные рубашки, и пить кофе, который не любил, и вести светские разговоры, и Кира гордилась им и любила его.
Когда он защищал докторскую, какой-то старик, повернувшись к Кире, сказал прочувствованно, что «Сергей Константинович непременно, непременно станет нобелевским лауреатом, если только сумеет остаться в науке», и Кира слушала его с ужасом и восторгом – из доклада, который делал ее собственный муж, она не поняла ни слова. То есть ни одного. Но он говорил так, как будто ему вдруг открылось какое-то великое божественное знание, и выглядел соответственно – словно осененный этим знанием. Аудитория была залита агрессивным весенним солнцем, в котором танцевали пылинки, никто не шептался, не кашлял, не зевал, не вертелся, не рисовал – все смотрели на него и слушали, слушали, и следили за его рукой, на которой взблескивало обручальное кольцо, самое первое, купленное в магазине для новобрачных после трехчасового стояния в очереди. Рука тоже казалась осененной божественным знанием. Потом долго аплодировали, поздравляли, окружали, протискивались, пожимали руки, хлопали по плечам, а он все выглядывал из окружения, отыскивал Киру, ему нужно было убедиться, что она видит его триумф, что она все оценила, все поняла, удостоверилась, что он умница, гений, черт знает кто!..
По сравнению с ним все остальные казались пресными и какими-то укороченными, что ли, как купленные не по росту брюки, и ей было искренне наплевать, куда он бросил майку – в корзину или мимо, и чьим шампунем – своим или ее – он сегодня вымыл голову.
А потом она его разлюбила. Вернее, возненавидела.
Он постоянно терял ключи от квартиры и от машины и оказывался на грани истерического припадка, когда не мог их отыскать в течение сорока секунд. Он все на свете забывал – что нужно купить хлеба, забрать вещи из химчистки, договориться с бабушкой о том, что она приводит Тима из школы. Он ничего не читал, кроме своей специальной литературы, в том числе и Кирин журнал, который она подсовывала ему в надежде, что он обратит внимание на то, как классно она пишет, как она научилась во всем разбираться, как далеко она ушла от девчонки, на которой он женился, но он неизменно клал журнал себе на живот и засыпал сном младенца. Кира хватала журнал и швыряла его на пол,
