авторов, фамилии которых я даже не знал), напоминала мне музей.
Неуютно я там себя чувствовал даже с бабушкой Лизой, которая почему-то звалась Карповна, а не Карловна. Смелости не хватило сразу поинтересоваться, почему?
(А за день до отъезда я все-таки задал бабушке Лизе этот, как мне тогда казалось, неприличный, вопрос. Но ее ответ еще больше запутал ситуацию: «Почему? Да чтобы среди этих хохлов немецким отчеством не светиться. Пидмазала тут одного в паспортном столе – вот он мне буковку-то и подправил. Был Карл, царствие ему небесное, стал Карп. Делов-то!» Это как же понимать: значит, папа моей бабушки, а, значит, и мой прадедушка был немцем? Какой ужас! Подробности этой непонятки потом, уже в Ярославле, выпытывал у своей мамы.)
А Юрина молодая супруга Виктория небрежно продолжала перечислять все сокровища библиотеки. Это было такое порхающее по квартире эфемерное (совершенно не ярославское) создание. Мне она представлялась некой принцессой или феей – обладательницей неисчислимых сокровищ! Кроме книг, у нее были записи первых песен Окуджавы и иных, совсем неизвестных мне еще бардов. Но, к моему расстройству, сам магнитофон (тоже первый раз увидел это чудо в действии) включался очень редко, а на робкие просьбы послушать Булата она странно реагировала: «Давай в другой раз! Надоело.» Как Окуджава может надоесть? В голове не укладывалось. «Та, не обращай внимания, так-то она ничего, не дуже вредная (шкидлива), только не понимает (не разумие ничого) ничего и мявкает много ( мявкает богато)!» – так успокаивала меня и характеризовала ее совершенно неудержимая и независимая на язык бабушка Карповна.
(Это уже потом моя бабушка, мне отдельные слова на украинский переводила, а я их записывал и заучивал. Зачем, не знаю, может чтобы потом в Ярославле блеснуть.)
Гораздо привычнее (даже по тесноте) было проживать у ее дочки, ставшей в последствии моей любимой тетечкой Лилечкой. Уровень их жизни мало отличался от нашей. Детей у нее было двое. Младший, Дима, поразил меня тем, что был так похож на меня на детских фото, что я сразу проникся к нему родственным чувством. Но он был еще мальком в моем понимании: не о чем было с ним гутарить.
А вот с моей троюродной сестренкой общий язык мы нашли очень быстро! Почему-то на несколько дней я был подкинут к ней один, без ридной бабушки, в маленькую домик-избушку на самом верху крутого склона горы. Даже улица Нагорной называлась. Внизу лежал Подол. Во дворе росло старое ореховое дерево, увешанное еще зелеными плодами, а, лазя по склону, можно было запросто найти кисленькие ягодки барбариса. Я такую природу в первый раз увидел и был ею просто ошарашен. Но не только ею. Как уже отметил, на хозяйстве осталась только дочка тети Лили Ненка (Корнелия), которая была не так чтобы и старше меня, но уже гораздо самостоятельней. Девочки вообще взрослеют и умнеют быстрее. Так что меня опекала уже вполне себе барышня.
И, пользуясь отсутствием старших, по вечерам во дворе собирались ее ухажеры, разбитные
