лампой, выпадал из интерьера всей своей стеклянной геометрией – там, на песчаном дне с камнями и декоративным валежником, застыли в безучастном созерцании прозрачного узилища несколько пятнистых эублефар.
Присев по приглашению хозяйки на готический стул, Петр не заметил, как на столе возник поднос с двумя рюмками и графином, полным – в тон платью – чего-то фиолетово-тягучего.
– Отведайте моей ежевичной, – радушно предложила гадалка и не удержалась от похвальбы: – Прелесть что такое.
– Извольте, – немедленно согласился Петр.
Хозяйка наполнила обе рюмки всклень и, аккуратно отпив из одной, положила перед собой колоду карт. Легкоступов тоже пригубил «ежевичной», сосредоточенно отследив путь наливки по пищеводу.
– Ну-с, на что же гадать? – разминая пальцы, поинтересовалась хозяйка. – На суженую, на сделку или так – что в жизни будет?
– Что будет, – кивнул Легкоступов. – Развеем мрак грядущих дней.
Хозяйка удовлетворенно пожевала губами.
– У вас ловкие руки, – заметил Петр.
– Вы правы. Мои руки могут скопировать любой почерк и отличить на ощупь пять разновидностей льда, соответствующих пяти степеням одиночества. – Ворожея помолчала. – Скажите, знакомы ли вы с Таро?
Петр ожидал, что гадалка спросит об этом, и заранее решил не настораживать ее своей осведомленностью.
– Так… – Он неопределенно повел рукой в пространстве. – Петь не умею, но люблю.
Большею частью пребывая в области довольно конкретного знания, Петр Легкоступов, тем не менее, на рубежах своих чувств и мыслей постоянно замечал какие-то тени, движения и шорохи – что-то вроде призраков бокового зрения, потусторонней музыки в гудящем тоннеле подземки. При этом таинственность и неуловимость пограничных движений странным образом выступали гарантами их истинности: ведь чувства непосредственные – Петр полностью отдавал себе в этом отчет – постоянно обманывают человека: язык наделяет перец качеством огня, зрение приписывает чашке свойства отраженного ею света, слух жалует рояль особенностями колеблемого воздуха – и так во всем. Но что-то иное грезилось порой Легкоступову за привычным фасадом предметов – невнятный пожар в недрах всякого вещества. Это иное манило и пугало его, ибо он, имея подчас способность с холодным вниманием взирать на червя, будильник, сурепку, понимал, что увидеть сущее во всех его проявлениях таким, каково оно есть, – своего рода самоубийство.
Гадалка проворно отделила двадцать два старших аркана от колоды «малого ключа» и принялась – по правилам, левой рукой, – раскладывать их на середине стола. Вскоре на гобеленовой скатерти сложился треугольник по семи карт в каждой стороне, а оставшийся Безумец лег в центр фигуры.
– Это – Божество, непознаваемая сущность мира. – Хозяйка очертила треугольник ножкой рюмки, которую только что
