ним склонялся старик, в руках которого качалась глиняная плошка, где курился тяжелым ароматным дымком какой-то фимиам.
– Что ты видел? – спросил старик, и его морщинистый лоб сжался и расправился, как гармошка.
– Я видел Беловодье и хрустальную гору. – Угли ярких видений еще не потухли в мозгу Некитаева. – Я видел сплетение трав, усыпанное горицветом, кузнечиков и белоголовых муравьев. Вода в студенцах там пузырится, как сельтерская, а в перьях у птиц – радуга.
– Кем ты был в том краю?
– Владыкой, – сказал Иван и, подивившись собственной решимости, добавил: – Я наследовал эту землю со всеми ее насельниками.
Старик поставил плошку на приступок печи, улыбнулся и сухой рукой потрепал кадета по волосам.
В ту ночь Иван уже не смог уснуть в бараке – он вспоминал тающие образы, пытаясь оживить их напряжением ума. Получалось скверно, совсем не то, и от бессилия он кусал подушку.
Раз в неделю старик отправлялся на бричке в Нагаткино – за водкой для офицеров. Случилось, на Троицу, кадета Некитаева отрядили ему в помощь.
Слепней в лесу не было, и пегий жеребец Буян (имя выглядело насмешкой – судя по всегдашней медитативной просветленности этого коняги, в будущем воплощении Буяна мир вполне мог обрести Майтрею), свесив хвост мочалом, неспешно перебирал ногами. На круп жеребцу садились серые мухи, и Некитаев сгонял их прутиком. Дорога была крепкой, с прибитой травой посередине и ровными, выстеленными хвоей, как войлоком, колеями. Иван сидел на козлах рядом со стариком и, находясь в неомраченных чувствах, хорошо думал о жизни. Он представлял себя лошадью, которой правит умелый, мудрый возница, и это не казалось ему обидным, – наоборот, несмотря на некоторую архаичность и неполноту, такой образ добавлял кадету веры в осмысленность жизни. И пусть осмыслена жизнь не им, а возницей, но цель у нее есть, ибо запрягать без умысла и цыган не станет. «Конечно же – не будь возницы, человек не смог бы жить, – возвышенно думал Некитаев. – Зачем ему жить, если известно, что это ненадолго». Как будущему воину, в свои тринадцать лет Ивану уже доводилось размышлять о смерти.
– На вожжах и лошадь умна, – сказал старик и, понукая Буяна, звонко чмокнул пустоту. – А как насчет того, к кому кучер всегда сидит спиной?
Кадет вздрогнул, и сердце его сомлело: как открылись старику его мысли? Растерянность Ивана была сродни той, которую он испытал однажды в петербургской подземке, увидев, как человек, сидящий на скамье рядом с ним, смотрит в партитуру и лицо его при этом удивительно меняется, будто где-то в мозгу у него встроена мембрана, переводящая крючки на линейках в чистые созвучия. «А и вправду, – смущенно подумал Иван, – кто сидит за спиной возницы в той бричке, куда впряжен я?» На всякий случай он обернулся – позади никого не было.
– Чист ты умом, Ваня, – сказал с улыбкой старик, – аки младенец от крещальной купели.
– А ты? – холодея, спросил Некитаев. – Кто ты такой?
– Я-то? – сощурился дед. – Я – пламенник. Порода такая –
